Трэвис лишь качает головой, пряча глаза. Мой мир рушится. Глубоко внутри меня открывается зияющая бездна — я наконец понимаю, что он говорит. Точнее, не говорит. В голове эхом отдаются страшные слова: он бы никогда за тобой не пришел, он бы никогда за тобой не пришел.

Перед глазами все плывет; мир становится нестерпимо ярким, а затем тускнеет и опрокидывается. Я пячусь, спотыкаюсь о кровать и падаю на нее.

— Ты бы никогда за мной не пришел, верно? — спрашиваю я.

— Прости, Мэри, — отвечает Трэвис, и это равноценно «нет».

Внутри меня все разрывается, разбивается вдребезги.

— Не понимаю, почему ты говоришь мне это только сейчас? Зачем причиняешь такую боль? — Я накрываю голову руками и сворачиваюсь в клубок.

— Потому что я… — Он замолкает на полуслове и стискивает зубы. — Мэри, ты была так нужна мне… В тот день на холме я все понял. Я увидел, какой прекрасной может быть жизнь, я познал надежду. Мне хотелось верить, что мы можем быть вместе. Что мы нарушим данные другим клятвы, и все будет хорошо. — Отстраненно глядя куда-то вдаль, Трэвис качает головой. — Я бы пришел за тобой, Мэри. Даже зная, что мне никогда не стать таким же хорошим мужем, как Гарри. Даже понимая, что я калека. Страсть почти пересилила во мне здравый смысл. Но потом я увидел Габриэль, и все изменилось. Я понял, что происходит с теми, кто ослушался Сестер. Я понял, что будет с нами… с тобой. Эта мысль была невыносима. У меня перед глазами снова и снова вставала одна картинка: как ты в красном жилете бьешься о забор со стороны Леса. Я не мог этого допустить. — Он роняет голову на грудь.

Меня душит скорбь по несбывшемуся.

— Мы могли сбежать, — говорю я. — У нас был шанс.

Трэвис поднимает блестящие от слез глаза.

— Не было у нас никакого шанса, — тихо возражает он. — Мы бы не сбежали. Рано или поздно нас бы нашли. — Он встает на колени и стискивает мои руки. — Мэри, как ты не понимаешь? После встречи с Габриэль я только и делал, что пытался тебя уберечь, спасти… Потому что слишком боялся тебя потерять.

Я качаю головой, мысли крутятся ураганом и бешено рвутся в разные стороны.

— Почему ты не сказал мне раньше? Почему говоришь только теперь?

— Я слишком долго пытался тебя защищать. Габриэль сказала, что океан опасен, и я решил не пускать тебя к нему. Но вчера, увидев тебя в толпе Нечестивых, я понял, что больше не могу так. Я не имею права принимать решение за тебя.

Вчера мне открылась истина: океан ничего не значит. Даже если мы никогда его не найдем, ты больше во мне не нуждаешься. Раньше я думал, что смогу тебя защитить. Смогу о тебе позаботиться. Но тебе не нужна моя забота. То, что ты сделала вчера… Я никогда такого не видел, это было невероятно! Ты боролась за жизнь с Нечестивыми — и выжила! — Он качает головой, в широко раскрытых глазах блестят слезы. — Я был потрясен.

Такое чувство, что Трэвис выдернул какую-то пробку из моего тела и теперь вся боль и ярость вытекают наружу, оставляя за собой пустоту.

— Ты всегда будешь мне нужен, — шепчу я. — Я так долго тебя ждала, а ты все не шел. Почему ты заставил меня ждать?

Трэвис вздыхает, разминая пальцы о подоконник.

— Наверно, я уже тогда понимал, что меня тебе мало, Мэри. Дело даже не в океане. Дело в тебе, в твоих нуждах и желаниях. Допустим, несколько лет мы бы прожили счастливо… — Он умолкает, на глаза вновь наворачиваются слезы. — Но я не могу и не хочу быть твоей второй по счету мечтой.

Мне хочется заорать, повалить его на пол и заставить взять эти ужасные слова обратно. Вместо этого я подхожу к окну и всем телом подаюсь вперед, на улицу. Интересно, доносится ли сюда соленый запах океана? Если закрыть глаза и как следует сосредоточиться, быть может, я даже различу грохот волн о берег… Почувствую вкус моря.

Разве это не было нашей общей мечтой? Почему теперь я должна выбирать?

— Мэри, — говорит Трэвис, подходя сзади. Он кладет руку мне на плечо, но я ее смахиваю.

Нет, это все неправда, я не хочу верить его словам, не хочу верить, что могу быть настолько жестокой и себялюбивой. Я чувствую спиной тепло его тела, которым он пытается заполнить бездну в моей груди, и крепко обхватываю себя руками, словно закрываясь щитом.

Я поворачиваюсь и иду к двери. Когда я переступаю порог, Трэвис громко спрашивает:

— Ты бы смогла отказаться от океана ради меня?

Я медлю, прижимаясь рукой к косяку. Раньше я думала, что со мной будет, как с мамой: любовь заставит меня забыть обо всем остальном. Сейчас я сознаю, что этому не бывать, и выхожу за дверь, оставляя Трэвиса без ответа.

На платформах сложно уединиться, поэтому я просто иду по веревочным мостам куда глаза глядят — прочь от Трэвиса и всех остальных. Потом я сажусь и свешиваю ноги. Ссадины и царапины, оставленные Нечестивыми, уже начали чесаться и заживать. Мне хочется плакать, но слезы не идут. Мне хочется кричать, но не закатывать же сцену. Поэтому я просто сижу, смотрю на Лес и думаю о признании Трэвиса: он бы никогда за мной не пришел.

Он позволил бы мне выйти за Гарри.

Я достаю из-за пазухи тоненькую книжицу с вложенной в нее фотографией Нью-Йорка. В ярком свете дня краски кажутся более блеклыми, чем тогда, на чердаке, но мне плевать. Я вожу пальцами по исполинским зданиям, гадая, сколько нужно людей, чтобы их заполнить, и что случилось со всеми этими людьми. Сколько историй утрачено навсегда…

Затем я откладываю фотографию и принимаюсь изучать книгу. Первый раз вижу такой крошечный томик: в нашей деревне, кроме Писания и фолиантов с генеалогическими исследованиями, книг не было. Я осторожно открываю книгу в красную кожаной обложке и провожу указательным пальцем по изящным буквам на первой странице, которые складываются в незнакомые мне слова: «Сонеты Шекспира». Бумага когда-то была плотной, но от времени пожелтела и стала хрупкой: края рассыпаются от моих прикосновений.

Не в силах удержаться, я начинаю листать книгу, страница за страницей, текст расположен странным и явно не случайным образом. В самом верху каждой странички буква. Я столбенею, и несколько секунд книжку вместо меня листает ветер. Кое-как проглотив ком в горле, я возвращаюсь к началу тома и там, над самым первым текстом, вижу букву «I». А на второй странице уже две буквы «II».

Я вся дрожу, когда у меня в голове начинает складываться мозаика. Это не буквы, а цифры! Я вспоминаю надпись, оставленную Габриэль на оконном стекле, и начинаю судорожно листать книгу в поисках соответствующего текста. Там говорится о бедствиях, правде, красоте, потомках и гробовой плите.

Я вспоминаю буквы на сундуке рядом с нашей деревней и нахожу страницу с цифрой «XVIII» наверху и «18» — внизу. Одна строчка бросается мне в глаза, я невольно задерживаю дыхание: «И смертная тебя не скроет тень…» Книжка падает у меня из рук, в голове безудержно крутятся буквы, цифры и слова.