Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В этой фальшивке утверждалось, что декретом советской власти все женщины объявлялись национальным достоянием, и каждый мужчина мог пользоваться любой женщиной без её согласия, а сопротивление расценивалось как сопротивление советской власти.
– Представь, Анна, какие скоты эти большевики, против которых я веду борьбу, – возможно, говорил Колчак своей любовнице, нанюхавшись кокаина. Послушай, что быдло пишет в своём Декрете:
«В соответствии с решением Совета рабочих и крестьянских депутатов, отменяется частное владение женщинами. Социальное неравенство и законный брак, существовавшие в прошлом, служили орудием в руках буржуазии. Благодаря этому, лучшие образцы всего прекрасного были собственностью буржуазии, что препятствовало подобающему воспроизводству человеческой расы. Настоящим декретом устанавливается:
С 1 марта право частной собственности владения женщиной в возрасте от 17 до 32 лет отменяется.
Возраст женщины устанавливается по свидетельству о рождении, по паспорту или по показаниям свидетеля. В случае отсутствия документов возраст определяется Чёрным комитетом, который будет судить по внешности.
Декрет не распространяется на женщин имеющих детей.
Прежние владельцы сохраняют право пользования женами вне очереди.
В случае сопротивления бывшего мужа, предыдущий параграф на него не распространяется.
Настоящим декретом, все женщины исключаются из частного владения и объявляются всенародной собственностью.
9 Граждане мужского пола имеют право пользоваться одной и той же женщиной не чаще трёх раз в неделю по три часа.
10 Каждый мужчина желающий воспользоваться общественной собственностью, должен принести справку заводского комитета, профессионального союза или Совета депутатов, удостоверяющую, что он принадлежит к рабочему классу.
11 Все отказывающиеся исполнять данный Декрет считаются саботажниками, врагами народа и подлежат строгой каре.»
Колчак, зачитав наиболее одиозные пункты фальшивого декрета, видимо, продолжал:
– Видишь Анна, у нас с тобой любовь, а большевики хотят, чтобы тобой пользовался любой мужчина. Нет у них ничего человеческого и чувства высокие большевикам и примкнувшему к ним быдлу неведомы,– убеждал адмирал женщину, уведенную им жену своего подчиненного, вопреки правилам офицерской чести.
– Поэтому я и буду биться за восстановление России самодержавной и имею звание Верховного правителя России. Мы с тобой, Анна, будем основателями новой династии правителей России, а быдло жидо– большевистское я выжгу каленым железом, как заразу, без всякой пощады.
А теперь нам пора и в постельку,– заканчивал адмирал – предатель сентиментальные рассуждения, убирал фальшивку назад в нагрудный карман адмиральского кителя, пошитого из английского сукна французом – портным из французской военной миссии при штабе Верховного главнокомандующего – титул которого Колчак присвоил сам себе, как и звание адмирала.
Закончить описание колчаковщины можно словами популярной тогда частушки: «Мундир английский, погон французский, табак японский – правитель Омский».
XVII
В Омской тюрьме, под властью колчаковщины и находился Иван Петрович в декабре 1918 года, будучи арестованным, ещё полгода назад вместе с другими членами уездного совета депутатов Токинска.
Захватив власть, Колчак принялся спешно увеличивать армию, чтобы довести её численность до полумиллиона и победить жидо-большевиков. Кроме мобилизации рядовых, в армию Колчака собирали и всех офицеров, оказавшихся в Сибири, в том числе и сидевших в тюрьмах за сотрудничество с Советами.
В середине декабря Ивана Петровича вызвали, наконец, к следователю, который полистав папку с делом, сказал напрямик: «Вы, офицер, дворянин, член партии эсеров и глупо предъявлять вам обвинение за сотрудничество с Советами. От имени Верховного правителя России – адмирала Колчака, хотя он и не любит эсеров, предлагаю вам добровольно вступить в белую армию и офицером на фронте подтвердить свою лояльность белому движению в борьбе с красной заразой.
Вы, конечно, можете отказаться, но ваш отказ будет расценен как измена, и за сотрудничество с большевиками в Совете вас будет судить военно-полевой суд, который может принять и крайнее решение – расстрелять вас. Идёт война и сейчас не до сантиментов: если не с нами – значит против нас, а противника надо уничтожать. Подумайте, Иван Петрович, и завтра жду ответа: повторного предложения уже не будет» – с этими словами, следователь Соловьёв, как он представился, из контрразведки, вышел, а конвоир отвел Ивана Петровича обратно в камеру.
Рядом с Иваном Петровичем, на нарах расположился новый постоялец – тоже офицер, поручик, как оказалось, который не принимал участие в политике и, после роспуска армии большевиками, мирно жил в Омске у своих родителей. Его забрал патруль прямо на улице лишь вчера, а сегодня ему, как и Ивану Петровичу было предложено вступить в армию Колчака: видимо адмирал подчищал все тылы от уклонистов, дезертиров и прочих бывших солдат и офицеров, чтобы пополнить свою армию для последнего и решительного похода на Советскую республику.
Обсудив своё положение, офицеры решили принять предложение о службе на Колчака, прослышав о его жестокости ещё в бытность командующим Черноморским флотом. Видимо к лету с красными будет покончено, немцы готовились к капитуляции и глядишь, к осени их демобилизуют из армии. Николай Кутахов, так звали поручика, убедил и Ивана Петровича в скорой победе Колчака над красными, и утром следующего дня, они оба дали согласие на добровольное вступление в армию Колчака, подписав соответствующие бумаги. Офицеров тотчас освободили из тюрьмы, дав предписание через три дня прибыть в комендатуру для дальнейшего назначения.
За три дня было не успеть обернуться в Токинск к жене, и Иван Петрович, по предложению Николая, провел эти три дня в его семье, приводя себя в порядок после полугодовой отсидки в тюремной камере острога, в котором когда-то сидел и будущий писатель Достоевский.
Явившись в комендатуру в указанный день, Иван Петрович получил назначение в Ачинск, в штаб формирующегося там Саянского полка, с присвоением звания поручика и получением двухнедельного отпуска домой – видимо учли полугодовое бессмысленное заключение в тюрьму.
Николай получил направление в Екатеринбург, поблизости от которого уже разворачивались бои с отрядами Красной армии. Офицеры расстались, пожелав друг другу удачи и скорейшего окончания усобицы в России, и больше им свидеться не пришлось. Через три года, будучи проездом в Омске, Иван Петрович навестил родителей Николая, но и они не имели никаких известий от сына с его отъезда на Урал: Николай безвестно сгинул в пожаре гражданской войны или был жив, но не мог подать весточку родителям, будучи за границей с остатками разгромленных армий Белого движения.
Опять, как и год назад, Иван Петрович оказался в Токинске на исходе года. Жена Анна встретила его также радостно, как и год назад, полагая, что в этот раз муж вернулся окончательно, но сразу сникла и обмякла, услышав, что его призвали на войну и через неделю ему надо уезжать к месту назначения службы в город Ачинск.
Дочь Ава, которой уже исполнился год,