за время тюремного сидения отца научилась ходить и бойко топала в тапочках по дому тётки Марии, отчетливо выговаривая слова: «мама и баба».

Иван Петрович объяснил тестю и тёще ситуацию со своим освобождением те, повздыхав, решили, что он сделал правильно, согласившись служить у белых – всё лучше, чем сидеть в тюрьме или попасть под военный суд, да и на службу он отбывает не на фронт, а в тыл, и дойдет ли до фронта, ещё неизвестно.

За неделю отпуска Иван Петрович отдохнул душою в кругу семьи, а объятия жены Анечки были по-прежнему жарки и сладостны, но иногда, вспомнив о близкой разлуке, Анечка начинала потихоньку всхлипывать, украдкой вытирая слезы, чтобы муж ничего не заметил. Он, конечно, замечал женские слезы, и как мог, успокаивал жену, объясняя, что провёл на войне с немцами два года, и ничего с ним не случилось: даст Бог и нынешнюю свою службу он исполнит без ранений и увечий.

– Пойми, Анечка, – утешал Иван Петрович жену, прижимавшуюся к нему горячим телом после минут близости и взаимного удовлетворения страсти, война – это не постоянная опасность и стрельба, как ты думаешь. Война – это служба, такая же как и работа учителя, а встреча с врагом и стрельба на фронте такая же редкость, как и встреча на улице со злобной собакой, сорвавшейся с цепи.

Я с немцами в бою встречался вплотную лишь несколько раз при нашем или их наступлении, а остальное время видел врага издалека в бинокль из траншеи, если офицеры давали посмотреть в этот бинокль.

Всё остальное время было не до немцев: строить блиндажи, рыть траншеи, стирать портянки, штопать форму, бороться со вшами, – вот и вся война. Опасно бывало в атаке и под немецким обстрелом из тяжелых орудий, которых у них было много, а все остальное время грязь и вонь нестерпимая в траншеях и блиндажах, как из отхожего места, так что не волнуйся за меня.

Видать красным скоро конец придет, раз со всех сторон генералы с армиями на них поднялись – глядишь, и без меня эта война закончится, и всё вернётся на свои места, а мы с тобой будем учительствовать здесь или уедем куда-нибудь в тёплые края: что-то здешние морозы и длинные зимы мне не по нраву, – закончил Иван Петрович свои воспоминания о войне и Анечка, успокоившись, удовлетворенная мужской лаской, заснула у него на плече.

– Так было на войне с немцами, – продолжил Иван Петрович свои размышления уже не вслух, а про себя, – а здесь придется воевать со своими: брат пошел на брата, жестокая ярость захлестнула и белых, и красных, и не успокоится никто, пока врага не уничтожит, да не в честном бою, а исподтишка, обманом или выстрелом в спину. Но деваться некуда: или сам убивай, или быть тебе убитому – на то и гражданская война, думал он, засыпая рядом с женою, которая по-детски, как и дочка, чмокала губами во сне, посапывая у него на плече.

Новый год встретили вместе все обитатели дома тётки Марии, которых стало с приездом Ивана Петровича числом семь, не считая ребенка Авочки: за время сидения в тюрьме в дом к Марии переселилась ещё и сестра Полина, муж которой умер от тифа на германском фронте.

Новогоднее застолье справили по старому календарю, поскольку Колчак своим указом отменил большевистский календарь и опять отбросил Россию в исчислении дней на тринадцать суток назад от Европы, показывая этим, что он за старые порядки.

Впрочем и в других делах Колчак восстанавливал царские порядки: помещикам на освобожденных территориях возвращались поместья, заводчикам – заводы, без суда и следствия расстреливали крестьян и рабочих, противившихся возврату к старому. В ноябре, вскоре после захвата власти, в распоряжении Колчака оказался и золотой запас России, захваченный полковником Каппелем в Казани и переданный им Колчаку, за что и был произведен Верховным правителем из полковника сразу в генерал– лейтенанта.

Завладев золотым запасом России, Колчак почувствовал себя полноправным Правителем и даже учредил при себе Совет Верховного Правителя, наподобие Государственного Совета, что существовал при царе Николае II.

Против действий Колчака по восстановлению царских порядков по всей Сибири, Уралу и Поволжью стали вспыхивать мятежи и восстания, на усмирение которых тотчас посылались войска, ведущие себя как оккупанты на завоеванной земле, не останавливаясь ни перед расстрелами мирных людей, ни перед грабежами и сжиганием деревень.

В эту армию мародеров и убийц Иван Петрович и направился через три дня после Нового года, попрощавшись с семьёй: дни отпуска закончились, и надо было службой оправдывать свое освобождение из омской тюрьмы.

В два дня он добрался из городка до столицы Колчака, которой тот временно провозгласил Омск, считая, что отсюда наиболее удобно координировать свои действия с армиями Деникина, Юденича и прочими врагами большевистской власти. Через три дня Иван Петрович добрался воинскими эшелонами до места назначения – Ачинска, где с помощью коменданта вокзала отыскал штаб Саянского полка, формирующегося по приказу Колчака как стрелковый полк.

Иван Петрович вновь оказался в местах, которые покинул год назад: видимо, рано тогда демобилизовал его комендант, и вот пришлось возвращаться обратно на военную службу и в то же место. Земля сделала годовой оборот вокруг солнца, и в жизни его тоже совершился оборот.

В штабе полка, узнав, что поручик начинал службу рядовым при штабе обозного батальона, а потом служил здесь же, в Ачинске, поручили ему хозяйственную роту, обеспечивающую полк продовольствием, обмундированием и прочим снабжением. Иван Петрович охотно занялся порученным делом снабжения полка, имея опыт заведывания комитетом по продовольствию в уездном Совете.

Формирование полка только начиналось, и кроме штаба и хозроты в батальонах было по паре офицеров и два-три десятка нижних чинов, что удалось мобилизовать в самом городе и ближайших к нему сёлах. Народ устал от войны с немцами, демобилизованные солдаты не желали службы на Колчака и всячески уклонялись от призыва.

Воинская полиция, учрежденная Колчаком, хватала людей прямо на улицах, препровождала в тюрьму. Там, после выяснения личностей, либо отпускали восвояси, либо признавали годным к солдатской службе в армии Верховного правителя и распределяли по частям городского гарнизона, а оставшихся, малым числом, направляли под охраной в формирующиеся части, которых, кроме Саянского полка, было еще Енисейский и Казацкий конные полки.

Для простоты обращения, формирующиеся части получали названия по месту формирования или по принадлежности к Казачьему войску, которых в Сибири было шесть: Сибирское, Семиреченское, Забайкальское, Енисейское, Амурское и Уссурийское.

Хотя от Ачинска до Саян и было далековато, но, видимо, кому-то