– А куда фарш пихать? – растерянно спросил Сеня, глядя на варево, уже запахшее горелым.

– Еще одна емкость нужна, – сказал Гога и сбегал за другой кастрюлей.

Горячее месиво поделили по двум кастрюлям и вмешали туда фарш.

– Но это есть нельзя, – Гога, глядя на несимпатичную массу в кастрюлях, почесал затылок, – мясо-то сырое!

– А что я тебе говорил? Бабушка фарш сначала жарила. Елки! – воскликнул Сеня. – Девушки сейчас подвалят.

– Спокойно! Жарить – это на чем? На сковородках?

Гога в очередной раз сбегал в комнату институтских девушек и попросил сковородку.

Первая же часть массы, вываленная на сковородку, намертво прижарилась ко дну и не отдиралась. Это был тупик, обвал и крах надежд. Что делать с двумя кастрюлями сыро-мясной макаронной массы, призванной украсить стол на вечеринке с филологинями всеобщей мечты?

На их счастье, в кухню вошла одна из девушек-однокурсниц. Она пояснила, что жарить надо на растительном масле и что масла для переработки этой гадости в кастрюлях потребуется много. Гога и Сеня едва не упали перед девушкой Олей на колени: «Выручай! Мы тебя приглашаем на классную вечеринку!» Гога помчался вниз, встречать филологических див на проходной, где уже томились парни, внесшие взнос двумя бутылками спиртного, – каждому вменялось провожать наверх отдельно взятую специалистку по германским языкам.

Оля не подвела: нашла растительное масло и перегоняла через сковородки содержимое кастрюль. Она сказала, что понадобится большое блюдо, чтобы выкладывать готовый продукт. Большое блюдо, понял Сеня, это плоская емкость большого диаметра.

– Например, гравюра Ильича Ленина в красном уголке? – спросил Сеня.

Красным уголком назывался актовый зал общежития, где проходили комсомольские и профсоюзные собрания, торжественные собрания на Первое мая, Седьмое ноября. Здесь же выступали артисты самодеятельных и профессиональных театров, звучала классическая и авангардная музыка, здесь слушали исполнителей, которые не вписывались в общую идеологическую струю. Здесь несколько раз пел Высоцкий и читали свои стихи Ахмадулина, Рождественский. Вознесенский. Их воспринимали как глашатаев своих собственных, замурованных, не до конца осознанных чувств и идей. Но не как революционеров сознания. Голодные провинциалы, вырвавшиеся в столицу из хибар с земляным полом, они знали, что находится позади, и в то прекрасное, что впереди, вгрызались острыми зубами. Если у тебя есть перспектива, возможность прогрызть желанное будущее, достичь его усилиями собственной воли, ты никогда не возьмешь в руки оружие пролетариата – булыжник.

Стены в красном уголке были увешаны портретами членов политбюро. А над сценой, где стоял длинный стол и трибуна для докладчика, на фоне шелковой оборки занавеса красовалась большая круглая чеканка с профилем Владимира Ильича Ленина – подарок Туркменской республики, ознаменовавший открытие (русскими геологами) месторождений газа в пустынях Туркмении и прием в институт группы туркменской молодежи в рамках программы по подготовке кадров.

Сеня, утомленный кулинарными испытаниями, в качестве емкости для макарон с фаршем предлагал использовать как раз этого чеканного туркменского Ленина.

– Ты с ума сошел! – шепотом возмутилась Оля. – Из комсомола исключат, из института вылетим.

Потом, через десятилетия, свой невинный вопрос-предложение взять чеканку Ленина под макароны Сеня будет представлять как диссидентский вызов режиму.

– А куда все это? – показал Сеня на шкворчащие макароны с мясом.

– Не знаю. Ищи куда!

В тазик, решил Сеня. В их комнате на шестерых имелся алюминиевый тазик с низкими бортиками, доставшийся в наследство от прежних постояльцев. Тазик был цветом темен, коряб, с вмятинами, но не дыряв и функционален. В тазике стирали рубашки, трусы, свитера, носки – все, что иногда требуется освежить.

«Грязные носки как предшественники макарон? – спрашивал себя Сеня на бегу. – Стирали, значит мыли. Мыли, значит чисто. Тут как на передовой, не до антимоний».

Он влетел в комнату, где филологинь усиленно спаивали. Со словами: «Аперитив для нефтяников святое», – Гога подносил девушкам вино и выхватывал из глубокой тарелки по конфетке для закуски. Еще трезвые, робкие и ошалевшие от вида московских лингвисток будущие покорители нефтяных шельфов, внесшие по две бутылки, пялили глаза и жадно глотали содержимое стаканов. Они выглядели идиотами, но были мировыми ребятами.

Сеня раздал гостьям воздушные поцелуи, залпом опорожнил стакан и тихо попросил:

– Парни, прикройте!

Те как бы невзначай выстроились полукругом у первой от двери кровати. Они не понимали, что Сеня задумал, но реагировали быстро. Сеня шлепнулся на пол и выволок из-под кровати алюминиевый тазик. Нерассуждающая вера подчиненных впоследствии очень ценилась Сеней.

Гога слегка повернул голову, увидел тазик, вопросительно зыркнул на друга.

– Все нормально, – задом, на четвереньках, выполз из комнаты Сеня. – Скажи им, что будет сюрприз.

Вываленная в тазик макаронная масса смотрелась уже не абсолютно кошмарно, но еще мало напоминала съедобный продукт. На кухню зашли эфиопы в «пижамах». У Сени заработала мысль.

– Похоже на африканское блюдо? – спросил он.

– Не совсем, – замялся один из негров. – У нас принято много специй добавлять.

– И украшать блюда зеленью и цветами.

– Ага! Цветочки я обеспечу. Ребята! Наверняка у вас припасены специи? Поделитесь, не жадничайте! Обещаю вас по сопромату подтянуть.

Иностранцы до поступления в вуз год изучали русский язык. Можно представить, как хорошо они знали его и как у них обстояло дело с институтскими предметами, которые и многим русским-то давались с трудом.

В Красном уголке стояла кадка с большой китайской розой. Ее-то Сеня и общипал.

Их появление перед участниками вечеринки произвело фурор. Впереди шагали разряженные эфиопы, один из них держал тазик, содержимое которого было щедро усыпано какими-то сухими перцами. По окружности «блюдо» украшали зеленые листочки и красные цветочки.

– Друзья, встречайте! – объявил Сеня. – Национальное блюдо Эфиопии – макароны по-африкански!

Вялые протесты эфиопов потонули в общем ликующем вопле. Макароны пошли «на ура», кто-то даже сжевал листья и цветы китайской розы.

Впрочем, риска отравиться не было, так как дезинфекция желудков спиртным не прекращалась. Непривычных к подобным возлияниям филологинь и негров упоили до положения риз. Когда пьяных девушек выносили из общежития, вахтерша покачала головой:

– Говорили, что консерваторки придут. Видали мы таких консерваторок.

После той вечеринки у Оли, спасшей макароны, завязался роман с одним из эфиопов. Окончив институт, Оля с мужем уехала на Черный континент, где и затерялась. Гога и Сеня тоже вскоре женились, выбрав себе девушек из высшего света. Но их браки оказались несчастливыми. Гога развелся через год, а Сеня – через два года. Зато получили вожделенный плацдарм – московскую прописку и площадь.