Преступление — это поступок, за который, правда, человек потом будет страдать. Если человека вывести из себя — это одно. Это психическое расстройство. А если он целенаправленно идет на совершение преступления и знает, что он понесет за это наказание, но он, опять же, совершает преступление. Это поступок, а не больная психика. Я могу привести такой пример. Отработал человек всю жизнь в милиции. Вышел на пенсию. У него есть жена, внуки, дача. Он пчел завел. И вот однажды приходит к нему пьяный участковый. И начинает что-то вымогать у этого дедушки. Потом участковый оскорбил его жену — старенькую женщину — и даже ударил. Тот дед забегает в свою сторожку, берет свое ружье и стреляет в этого участкового. Получается убийство сотрудника милиции, который был при исполнении своих служебных обязанностей. Почему я должен называть этого деда неудачником в жизни? У него было все: любимая работа, семья, он получал пенсию.

— Это реальный случай?

— Да. Это я рассказал про дядю Мишу, он сидит в двенадцатом отряде. Вот он — старый-престарый дед. Убил участкового. Но это поступок. Он знал, что понесет наказание за убийство.

— На сколько лет его посадили?

— По-моему, на пятнадцать. Много ему отмерили. Он еще в прошлом веке сел, в 1999 году. Тогда судили строго. И вот он теперь страдает за свое преступление. Вообще, нахождение в тюрьме — это не критерий непорядочности человека. Это еще не значит, что он какой-то моральный урод, что нет у него ни чести, ни совести, ни родины. Так что все зависит от случая и от человека. Тут нельзя четко разграничивать: удачник он или неудачник. Я вам скажу больше: в колонии очень сильно формируется комплекс отторжения обществом. И вот придумывают тут себе всякие оправдания, дескать, на воле остались одни наркоманы и пьяницы, а весь генофонд нации, мол, сидит в колонии. Но, душа моя, а сам-то ты кем был на воле, три года назад? Таким же наркоманом и пьяницей. А теперь вдруг стал генофондом… Ну елки-палки, хоть сейчас его на божничку ставь. Все беды человеку нужно искать в самом себе. Я в своем отряде ребятам говорю: «Хлопцы, прежде чем других судить и рядить, вы утром встаньте, подойдите к зеркалу и посмотрите на себя». Если нет у тебя настроения, так ты не порти его другим.

— Ну и как, прислушиваются к вашим советам?

— Умный человек всегда поймет и не оттолкнет. Он послушает и сделает для себя выводы. Просто в колонии за столько лет я так много грязи нахватался, что хочется отойти от этого, сделать хорошее и доброе, научить кого-нибудь чему-то хорошему. А у большинства, у молодых, в глазах безразличие и страх какой-то. Больше в глазах ничего нет. Со временем они, конечно, поймут, что неправильно ходить и плеваться по сторонам. Это совсем не круто. Он думает, что кинуть «бычок» мимо урны — это высший пилотаж. И пройти, не заметив, что он нагадил, считается круто. Нет, брат, это просто свинство. Но люди не понимают… Вот один у нас вдруг ударился в религию. Он сам не понимает, во что верит. Но верит. Причем до фанатизма. С ним разговаривать о чем-либо бесполезно. Никого не слушает. Это неправильно. Я считаю, надо работать над собой. Нормально, продуктивно. Давать отчет себе, почему ты здесь оказался. Понять самого себя: есть ли у тебя злоба на людей? Здесь ведь такие страсти разгораются: живут и годами вынашивают месть… И все у них в жизни плохо. Вот утром проснулся, и у него уже плохое настроение. Здесь плохо, там плохо, везде плохо. А ты хоть что-нибудь сделал, чтобы тебе было хорошо? Человек, если хочет жить, он живет и в колонии и даже находит себе спутницу жизни. Вот двенадцатого числа, на День независимости, приезжает в колонию одна женщина… моя любимая. Если у нас пойдет все как надо, мы с ней, наверное, даже распишемся. Я с ней познакомился по переписке. У меня был ее адрес. Мне сказали, что она одинокая. Совсем не зная ее, я написал ей письмо в стихах:

С чего начать? Что написать?

Чтобы доходчиво и просто

Не оттолкнуть, не напугать,

А быть на равных без притворства.

Я — заключенный, Вы — вольны.

Два мира: воля и уродство

Стоят у каменной стены,

И одолеть ее не просто.

Вам одиноко, мне — вдвойне,

Вам нужен друг, а мне — подруга.

Нам нужно сделать только шаг,

И руки протянуть друг другу.

Такое вот письмо я написал этой женщине. Она живет на Камчатке. Она получила письмо и обалдела. От моих стихов!

— Где вы взяли ее адрес?

— Мне тут товарищ один сказал: «Хочешь, адрес дам?» Я говорю: «Давай». Он решил, видимо, посмеяться, говорит: «Вот, с Камчатки». Я говорю: «Давай с Камчатки». И потом меня сильно удивило, что у нее оказалась тоже такая же неудавшаяся жизнь, что с Камчатки она решила лететь сюда, ко мне, за тысячи километров. И это не фикция. Не мои иллюзии. Я на днях звонил ей. Она уже купила билет, по льготному тарифу. Она разрулила все свои дела. В школе, где она преподает английский язык, начинаются каникулы. Она взяла отпуск и вылетает ко мне. Это все-таки поступок! И значит, она родственная душа. Такая же авантюрная какая-то немножко. Я спрашиваю ее по телефону: «Валентина, а сколько стоит все это удовольствие?» Она говорит: «Не очень дорого. Билеты обошлись в одиннадцать тысяч». Я обалдел: ничего себе — недорого! Это с ума сойти. И вот Валентина сейчас для меня — генератор идей. Я хочу книгу стихов издать: «Заповедная зона — любовь», где будет лирика типа:

Наши жены ждут нас годы.

Письма пишут в непогоду.

И в любое время года

Едут на свиданки к нам.

Доля урки не проста, ребята:

Бур, столыпин и собачий шмон.

Но ведь это кончится когда-то,

А пока открою я письмо.

Я не гружусь глобальными проблемами, как перевернуть мир и бороться со злом. Нет, до этого надо дойти. Я три года, как зверь в клетке, в камере сидел. За что страдал? Ни за что. Мне сейчас покоя хочется. С возрастом меняется мировоззрение. В двадцать пять лет я был на недосягаемой высоте. Я был самый красивый, самый