На самом деле казнь отложили именно до того времени, когда Константинова будет наконец освидетельствована медиками. Так как изначально Жеребцов мечтал устроить не просто порку перед отправкой в Сибирь, а сделать показательный суд, осуждённых следовало отвести в Грузино, где они получат заслуженное наказание на глазах у своих же односельчан. Но самое замечательное, что казнь отложили, а вот врачей в тюрьму вызвали, только когда в Новгород пожаловал генерал Клейнмихель.

И вот наконец осуждённые были доставлены к месту своей казни, в Грузино. Точнее, лобным местом была выбрана открытая поляна на дороге из деревни Палички в село Грузино, аккурат против колоннады церкви Святого Андрея Первозванного.

Приехавшие к имению по вызову Клейнмихеля Псковитинов и Корытников выбрались из кареты и прошли несколько метров в полном молчании, пока их не остановил кто-то из офицеров, отвечающих за оцепление. Следователи предъявили письмо Клейнмихеля, и их не решились задержать, так что друзья заняли места в первом ряду. Проходя мимо дежурных офицеров, Псковитинов поймал взгляд знакомых серых глаз и признал надоевшего ему ещё по расследованию в Грузино начинающего писателя Гриббе. На счастье, тот оказался при исполнении и не мог занять следователей каким-нибудь увлекательным разговором.

По случайности или нет, пригласивший их обыскать особняк Минкиной Клейнмихель не удосужился предупредить о казни. И вот теперь отстранённый от дела Псковитинов мог локти кусать, а вот попытаться помочь, хоть как-то смягчить наказание... нет.

Жеребцов разразился прекрасной речью относительно тяжести совершенного преступления и необходимости возмездия.

— Интересно, они учли, что брат и сестра Антоновы — несовершеннолетние? — тихо осведомился у Псковитинова Корытников.

Тот только и мог что пожать плечами. Аракчеев казался мрачнее тучи, рядом с ним стоял бледный Клейнмихель. Михаила Шумского не наблюдалось, да и стал бы он ради такого дела прерывать свой вояж. Позади цепи солдат стояли принудительно согнанные посмотреть на казнь крестьяне, многие с жёнами и малыми детьми, чисто на глаз их число выходило за четыре тысячи, впрочем, Псковитинову не пришло в голову считать зрителей.

В центре лобного места, должно быть, ещё с ночи был врыт станок который экзекуторы давно уже прозвали «кобылой», по обоим сторонам которого были разложены костерки и стояли бутыли с водкой, к ним в ожидании начала казни то и дело прикладывались палачи.

Первым на лобное место был выведен Василий Антонов, в одной рубашечке, несмотря на морозец. Впрочем, ему недолго оставалось мучиться от холода, палачи привязали парня к станку, доктор Миллер тут же вышел вперёд, бледный и взволнованный, он встал неподалёку, всем своим видом показывая, что готов следить за тем, чтобы казнь проводилась по всем правилам.

Кнут свистнул, юноша испустил приглушённый стон, толпа ахнула, за спиной Псковитинова какие-то офицеры делали ставки на то, сколько ударов выдержит приговорённый, пока в первый раз не потеряет сознание.

На пятнадцатом ударе Василий действительно обмяк, перестав реагировать на кнут, и Миллер остановил порку, приводя его в чувство при помощи нюхательной соли. Когда Антонов захлопал глазами и застонал, Карл Павлович дал ему возможность немного очухаться, после чего отошёл на безопасное расстояние, разрешая палачам продолжать свою работу.

— Слабак. — Проигравший офицер отсчитал деньги и тут же поспорил на следующий обморок.

Теперь Василий то и дело впадал в беспамятство, и раз за разом Миллер был вынужден «воскрешать» его. Когда на сотом ударе юноша начал агонизировать, доктор решительно остановил казнь. Василия сняли с «кобылы» и положили на землю. Доктор склонился над ним измерить пульс, в то время как на место брата уже вели его сестрёнку.

Судя по оживлённым голосам за спинами следователей, к пари подключились новые спорщики. После того как кнут опустился на истерзанную спину девушки в восемьдесят первый раз, у Прасковьи началась агония, и её так же сняли с «кобылы» и уложили на землю рядом с умирающим братом.

Псковитинов не чувствовал холода, экзекуторы привязывали к станку Дарью Константинову. Он посмотрел на склонённого над распростёртыми на земле телами брата и сестры Миллера, и тот, перехватив его взгляд, закрыл лица Антоновых куском рогожки.

Константинова вопила посильнее, чем брат и сестра, вместе взятые, от её криков звенело в ушах, бабы начали падать на колени, прижимая к себе детей. Вопреки ожиданию, Константинова вынесла все полагающиеся ей девяносто пять ударов, после чего её, живую и так и не лишившуюся чувств, сняли с «кобылы» и положили рядом с мёртвыми подельниками.

После Дарьи «кобылу» «оседлали» сначала Федосья и затем Татьяна. Обе получили по семьдесят ударов кнутом и, живые, покинули станок. Заработавшая пятьдесят ударов за то, что не донесла на подруг, Елена Фомина во время экзекуции то и дело теряла сознание и, когда её снимали со станка, выглядела не многим лучше, чем умершие во время порки Антоновы.

По окончании казни Дарья Константинова, Федосья Иванова, Татьяна Аникеева и Елена Фомина, последняя находилась в глубоком обмороке, были на телегах отправлены в местный эдикюль, где им предстояло отдохнуть и подлечиться перед дальней дорогой.

На третий день после порки Елена скончалась, так ни разу и не придя в сознание. Лучше всех чувствовала себя Константинова, но тут, скорее всего, не обошлось без весьма существенной взятки. Потому как количество ударов всякий грамотный может подсчитать, а вот определить, когда экзекутор всю свою силу вкладывает, а когда и придерживает хлыст, без опыта невозможно.

Подавленные увиденным и услышанным, Псковитинов и Корытников были пропущены со своей коляской в Грузино и поселены в том же помещении, в котором жили в свой первый приезд. Аракчеев видел их на казни, так что не имело смысла и скрываться. Впрочем, теперь граф не пытался установить контакт с отстранёнными от дела следователями, целыми днями беседуя с Клейнмихелем и, должно быть, надеясь в ближайшее время покончить с остальными участниками заговора.

Целых три дня следователи просидели впустую, после чего их навестил Клейнмихель.

— Вывезти графа из Грузино не представляется возможным, по крайней мере, до начала ноября, потому как в это время, возможно, потребуется его присутствие в столице, — сообщил он с порога.

— Что же делать? — Псковитинов закусил губу. — Может, пойти в открытую?

— Не советовал бы ни открыто, ни тайно. — Клейнмихель казался раздосадованным. — Особнячок сами знаете, в окно видно, чуть вы там свет зажжёте, граф сразу же разглядит.

— Так что же — там даже прислуги не бывает? После убийства там ведь полно народу проживало, — попытался вставить словечко Корытников.

— Теперь не бывает. Не знаю, убирают ли когда. Но, вы же и сами изволите видеть, ночью света там не заметно, да и не видел я, чтобы кто-то теперь там жил. Музей.