Пережила бы, может, если бы Пахом сивухи ей оставил… На крайняк выпила бы ее побыстрее и отрубилась, спрятавшись от дьявола в беспамятство, – дьявол такое не прощает, и утром было бы плохо, куда хуже, чем с обычной похмелюги, но будет день, будет и пища: или Пахом проспится, или кто еще подвернется… Однако сивухи нет, и ничего в доме нет, даже искать не стоит, у Пахома пойло не хранится в ожидании подходящего повода – для него появление в доме бухла уже повод кирнуть.

Дьявол поселился в ней семь лет назад. Тогда еще никто не называл Ирку ни трехглазой, ни давалкой: странный нарост на ее лбу начал расти – потихоньку, исподволь – года через два после появления дьявола и окончательно сформировался спустя несколько месяцев. А давать она давала… но так, как все дают, без фанатизма.

Третий глаз, кстати, на первые два не был похож совершенно. Ничего, что глазам полагается, не имел. Ни зрачка, ни радужки, ни век с ресницами… ничего. Выглядел как бляшка припухлая, чешуинками покрытая, но не рыбьими, а словно у еловой шишки. Если чешуинку спецом или невзначай сковырнуть, будет немного больно и пару дней глаз саднит, но потом вырастает новая.

Нарост ничем на глаз не походил, но все же был глазом – им можно было глядеть, а это главное. Им смотрел на мир дьявол, он и вырастил его для себя, ясней ясного. Иногда Ирке тоже позволял взглянуть, но не слишком часто.

Она никогда не ломала голову над вопросами: на что похож дьявол? Чего хочет? Почему выбрал для проживания именно ее среди множества прочих?

Первый вопрос был дурной и ответа не имел. Внутрь к себе не заглянешь, и никто не заглянет: резать ее, Ирку, из глупого любопытства дьявол никому не позволит. Когда был маленький, глупый и без глаза, мог, наверное, такое допустить. Соображалку он тогда имел как у младенчика – то есть не имел никакой: хочет жрать, так орет, а получит сиську, так натрескается и задрыхнет. Только вместо сиськи было то, что мужики в Ирку пихают. Так что над вторым вопросом ломать себе мозг не фиг, ответ очевиден: того самого и хочет.

На третий вопрос: отчего именно к ней между ног решил прописаться дьявол? – Ирка имела ответ предположительный, но казавшийся ей основательным: сама сдуру накликала. Была у нее такая дебильная присказка… Привычка идиотская была… Часто поминала, ну типа: да я манду дьяволу прозакладываю, чтоб то-то и то-то… Ну и вот. Недаром же говорят: черта только помяни, тут и явится. А что черт, что дьявол, все едино.

…Дьявол требовал своего все настойчивее. Понукал свою хозяйку все болезненнее. Хозяйку – не в том смысле, что она дьяволом помыкала и командовала, а типа квартирную хозяйку; кто тут главный, Ирка давно поняла и не рыпалась, слишком больно было рыпаться.

Сообразив, в какую ловушку себя загнала, понадеявшись на Пахома, Ирка от беды дошла до того, что прикопалась к его сыну, к вечно спящему Гуньке.

Сколько тому уже? Четырнадцать? Или даже пятнадцать? Ну так хватит спать, за девками пора бегать…

Она, Ирка, не девка уже давно. Зато и бегать не надо. Даже вставать не надо. Сделай свое дело и дальше дрыхни. Растолкала, Гунька приоткрыл глаза, сказал, куда Ирка может пойти, и снова засопел. Она, собственно, именно туда и именно на то хотела сейчас больше всего, и посчитала за согласие, и торопливо распустила завязку Гунькиных штанов.

Тот, вроде даже не просыпаясь, махнул кулаком, засветил Ирке в лоб, чуть правее третьего глаза.

Прилетело не особо сильно и больно, и она все же взгромоздилась сверху, решив, что пару-тройку таких ударов выдержит, а дальше мужская природа возьмет свое, ей ли не знать…

Однако проклятый Гунька начать не позволил, снова зарядил в лоб, и гораздо сильнее – буквально смахнул Ирку с себя: грохнулась на пол, больно приложившись локтем и боком. Угодил теперь слева от глаза, и она поняла: не обломится, а если невзначай прилетит прямиком в глаз, теперешняя боль от кулака, падения и даже от бушующего внутри дьявола покажется за легкую разминку, за подготовку к боли настоящей…

Она выползла во двор, негромко подвывая и от боли, и от несправедливости жизни, – скрючившись, вцепившись в низ живота, словно при болезненных месяцах. Но те у нее не случались давненько.

А ведь когда-то (недолго) казалось, что в жизни с дьяволом ничего дурного нет, даже наоборот. Дьявол тогда был еще невелик, довольствовался малым, а Ирка неожиданно расцвела и похорошела: исчезла угревая сыпь, портившая лицо, быстро редевшие волосы редеть перестали, и наросли новые, густые… И вообще словно лет пять-шесть сбросила на вид, даже сиськи подтянулись и стали торчать, как когда-то в девичестве. Третий глаз тогда еще не прорезался, и стала Ирка молодкой на заглядение, парней у девок отбивала только влет, женатые мужики на кулаках из-за нее бились. Эх, было ж время…

Но закончилось все тем, чем кончаются любые шашни с дьяволом.

* * *

Красный огонек засветился в темноте, словно там притаился одноглазый вампир.

Но будущему сержанту Евсееву такое сравнение в голову не пришло. Фантазия у него была небогатая, ассоциативное мышление отсутствовало как класс. Он бестрепетно шагнул в темноту, ничуть не опасаясь схлопотать вампирский укус и пополнить ряды ночных кровососов.

И был прав, вампирский глаз оказался всего лишь красным светодиодом, укусить никого не способным по определению. Способен был на другое – человека с более пытливым умом мог озадачить загадкой: а почему светодиод (как ранее его братья-близнецы) загорелся лишь с появлением поблизости Евсеева? А на проходящих мимо мобилей не реагировал?

Но эта загадка мироздания простой и конкретный разум будущего сержанта не занимала. Он никогда не слышал известнейший тезис: «Во многой мудрости много печали, и кто умножает познания, умножает скорбь», – но действовал согласно ему. Скорбь не умножал.

Загорается – значит, так надо. Так тут оно устроено. И не его дело ломать голову, почему устроено так. Его дело выйти на связь и доложить, что они по-прежнему в дерьме.

(А человек с пытливым умом предположил бы, что в гарнитуру, полученную Евсеевым от майора Званцева, вмонтировано крохотное устройство, выдающее слабенький сигнал, – и светодиоды реагируют именно на него. И предположение угодило бы в «десятку».)

Евсеев провел ладонью по стене, нащупал под светодиодом маленький лючок, откинул подпружиненную крышку. Пристыковал гарнитуру к разъему.

– Здесь Евсеев.

– Докладывай, Евсеев, – немедленно откликнулся Малой.

Потенциальный сержант, подсвечивая фонарем план уровня, начал перечислять осмотренные сектора. Он не знал, что параллельно докладу Малой манипулирует «мышкой», и на экране перед ним высвечивается полная картина поисков.

Безрадостная картина…

Мобили двигались с двух сторон, словно сходящиеся крылья невода. И должны были спровоцировать беглянку на прорыв либо заставить отступать и вывести в итоге на Евсеева и его группу. Не произошло ни того, ни другого. Крылья невода схлопнулись, но принес он лишь тину и траву морскую. Золотая рыбка нашла в сети прореху и уплыла.