и размеренно, будто хотел придать особый вес каждому своему слову, – согласно Портеусу, так называемый Зверь был не его пациентом, а частью пациента – монструозной личностью, таившейся внутри человека, которого он лечил, но не являвшейся самим этим человеком. Врач утверждает в своих записях, что у его пациента «расщепленное сознание» и личность, названная им Зверем, периодически захватывает контроль над телом носителя без ведома оного. Как пишет Портеус, пациент – это «эго», а Зверь – его «альтер эго». Одержав верх, Зверь совершает злодеяния, о которых носитель никогда и помыслить не мог.

Хайд похолодел.

– Значит, вы думаете, что пациент был один? Не двое? И что этот Зверь, о котором пишет Сэмюэл, – мое альтер эго?

– Именно такой вывод и напрашивается. Тот, кто оставил нам эти страницы, забрав с собой все остальные, хотел у нас создать в точности такое представление. – Главный констебль вздохнул. – Я не психиатр, Эдвард. Я даже не сыщик, но сдается мне, что, если бы означенный Зверь скрывался в вашей голове, ему хватило бы инстинкта самосохранения позаботиться о том, чтобы вас не впутали в дело об убийстве. Если вас повесят или запрут в дурдоме, Зверь окажется в петле или в заключении вместе с вами. Так или иначе, я ни на секунду не верю, что подобное психическое расстройство в принципе существует. Не верю, что в одном человеке могут соседствовать две совершенно независимые личности, не подозревающие друг о друге.

Хайд некоторое время пристально смотрел Ринтулу в глаза, затем вымолвил:

– Я должен вам кое-что рассказать…

– Ну вы же не можете всерьез думать, что во время упомянутых вами провалов в памяти вы превращались в того Зверя, о котором писал Портеус! – воскликнул Ринтул, когда Хайд закончил рассказ.

– Подумайте сами, – вздохнул капитан. – Я не осознаю себя во время таких эпизодов, не помню, где был и что делал. Как я сказал Портеусу, тот факт, что недавно я очнулся рядом с местом преступления, нашел труп повешенного над рекой Лейт и при этом до сих пор неспособен вспомнить, что меня туда привело и как я туда добрался, выглядит слишком уж подозрительно для простого совпадения.

– И что, по-вашему, я должен предпринять? – спросил Ринтул.

– Как минимум приставьте ко мне слежку. В идеале заприте где-нибудь для постоянного наблюдения.

Ринтул выглядел озадаченным и растерянным:

– Но это же все отдает бульварным чтивом! Две личности в одном теле, одна ничего не знает о другой… Повторяю, у меня такое просто в голове не укладывается.

– Примерно то же мне сказал и доктор Портеус – назвал мои слова достойными бульварных романов, когда я поделился с ним подозрением, что во время своих провалов в памяти, возможно, совершаю некие злодеяния. А теперь он мертв. Сэмюэл заявил мне, что в измененном состоянии сознания я не могу сделать то, чего бы не сделал в нормальном. Но я знаю себя, знаю, на что способен – я видел это своими глазами в Индии. В любом случае вы говорите, что Зверь – антипод личности своего носителя. И я снова подчеркиваю тот факт, что после провала в памяти очнулся на берегу реки Лейт рядом с тем местом, где повесили неизвестного мертвеца, и не имел ни малейшего представления, как я там оказался.

Тут вдруг главный констебль просиял.

– Так вот же оно! – воскликнул он с необычайным оживлением. – Это было не совпадение! Вы оказались там не случайно. Помните, вы тем вечером сказали мне, что встречаетесь в Дине с кем-то, у кого есть сведения по делу Хью Моррисона, которые могут прояснить его виновность или невиновность? Вы сами мне об этом сказали!

– Я не помню… То есть эти воспоминания тоже уничтожены провалом в памяти. Я вообще не могу вспомнить наш разговор перед тем, как тогда ушел из участка.

– Зато я могу! – радостно сообщил Ринтул. – Я даже вспомнил имя, которое вы назвали. Я точно помню, с кем вы в тот вечер собирались встретиться…

Глава 32

Лестница казалась нескончаемой. Элспет поначалу считала ступеньки, но спуск был таким долгим, что она сдалась. Долгим и изнурительным – сначала она осторожно опускала ногу, проверяя подошвой туфли, есть ли там очередная ступенька и выдержит ли она вес ее тела, затем делала шаг. Судя по всему, она шла по широкой каменной спирали – ничего больше разум не мог ей подсказать о природе этого места.

Должно быть, рассуждала Элспет, минули часы с тех пор, как она очнулась в непроглядной тьме своего узилища и к ней вернулись все чувства, кроме одного – зрения. Или не часы, а дни? Быть может, она все это время спала, а ее тело двигалось, как автомат, пока разум пребывал в оцепенении? Странным побочным эффектом ее внезапной слепоты и отчаянных попыток сосредоточиться на превратностях спуска по лестнице стала дезориентация во времени. Элспет не испытывала ни голода, ни жажды и начинала подозревать, что страх и усталость заставляют ее преувеличивать собственный срок пребывания в заточении.

И вдруг девушка с удивлением обнаружила, что ступеньки закончились – под ногой не было провала. Она продвинула ногу дальше, но край так и не нащупала – там начиналась новая ровная площадка. Тогда Элспет прижалась спиной к гладкой каменной стене и соскользнула по ней вниз, на пол, встала на четвереньки и поползла.

Помещение, в котором ее заперли, было, наверное, огромным, думала она. Снова ее путь лежал вдоль стены, которая казалась нескончаемой; продвигаться вперед было тяжело, юбка и чулки цеплялись за острые края плит пола, и в кожу впивалась каменная крошка.

А потом Элспет почувствовала под ладонями что-то другое. Что-то мягкое.

Очень знакомое.

И она взвыла – издала долгий отчаянный стон от мгновенно накатившей безысходности, беспросветной, как мир вокруг. Она выла во мраке, сев на пятки, сгорбившись и комкая в прижатых к груди руках то, что сейчас нашла на полу.

Кусок мешковины, который служил ей подстилкой.

Глава 33

Странные из них получились напарники, думал Хайд, когда они с главным констеблем Ринтулом шагали по направлению к деревне Дин. Ринтул настоял на том, чтобы его сопровождать.

По пути к реке Лейт облик города заметно менялся. Точно отмеренная, четко взвешенная пропорциональность и грация обширных пространств Нового города уступали место суматошному, судорожному хаосу Дина и его более мрачной атмосфере. Воздух здесь как будто сделался тяжелее, загустев от дыма и копоти из узких труб, от влажных испарений, поднимавшихся над