Пытаясь спастись, Пархавиэль прижался к земле и изо всех сил уцепился за торчащий из грунта камень, который вдруг ни с того ни с сего растаял у него в руках, рассыпался в прах. Поверхность накренилась еще сильнее и стала гладкой, как отполированный до зеркального блеска стальной щит. Конечности не находили опоры, и гном начал медленно скользить вниз, с ужасом осознавая, что через несколько мгновений умрет, сгинет в разверзшейся за его спиной бездне. Напрягая остаток сил, Пархавиэль принялся карабкаться вверх, но гладкая плоскость, бывшая еще минуту назад землей, продолжала неуклонно накреняться, пока не застыла почти в вертикальном положении.

Каким-то чудом гному все же удалось зацепиться на отвесном и скользком склоне, он оторвал взгляд от зеркальной глади и огляделся по сторонам. Ничего не было, только пустота и мрак простирались вокруг. Мир погиб, был уничтожен могущественной и неизвестной силой. Он остался один, без надежд и стремлений, без друзей и цели существования. «Ну и что же мне делать?» – возник в голове вопрос, на который тут же нашелся самый логичный ответ. Пархавиэль разжал руки и прыгнул в великое ничто. Он летел долго, крича и непроизвольно махая руками, потом был удар, боль и незнакомые голоса…

– Вроде бы очухался, ваша честь, – прозвучал над ухом Пархавиэля пропитой мужской бас, гулкие отголоски которого еще долго блуждали в голове гнома.

– Не называй меня так, болван, я тебе не судья! – раздраженно возразил ему другой голос, более мягкий и напевный.

– Ну и как же мне к вам обращаться?

– А ты не обращайся, не обижусь. Сделал свое дело и пшел вон, холоп!

– Как прикажете, ваша ч… – осекся обиженный стражник, и его кованые сапоги загрохотали по каменным плитам пола.

Мерное потрескивание поленьев в камине и звон капель, падающих с потолка, раздражали слух Пархавиэля, но их его болевшая голова еще могла вынести. Другое дело тяжелая поступь охранника и прощальный хлопок железной дверью – они разорвали мозг, заставив гнома скорчиться от боли и нарушить тишину подземелья диким криком.

– О черт, так и оглохнуть можно… ты уж потише, дружок, – вновь прозвучал мелодичный голос, сопровождаемый легким постукиванием каблуков и скрипом старого, рассохшегося кресла. – Даю тебе минуту, чтобы открыть глазки и подобрать сопли! Дал бы больше, но времени нет, да и сыровато здесь, неуютно как-то…

Повинуясь не столько наглому требованию незнакомца, сколько вполне естественному желанию увидеть очередного мучителя, Пархавиэль открыл глаза. Помещение было мрачным и навевало изможденному гному мысли о самоубийстве. Пламя камина и двух небольших факелов освещало серые влажные стены и огромный деревянный стол, на котором в идеальном порядке был разложен богатый инструментарий местного палача. Из полумрака едва выступали смутные очертания дыбы, филанийской козы и прочих замысловатых приспособлений для препарирования души и тела в целях получения признаний.

Комната дознания была знакома гному, он был здесь вчера и самолично убедился в эффективности каждого из агрегатов. Палач и его подручные трудились долго, но безрезультатно. Крича от боли и осыпая проклятиями заплечных дел мастеров, гном «молчал» и никак не сознавался в якобы содеянных им преступлениях.

С тех пор комната пыток немного изменилась: уже не было омерзительных луж крови на полу, а возле камина появилось широкое кресло с высокой спинкой, на котором в задумчивой позе восседал неизвестный человек в объемистом красно-синем балахоне. Узкая бородка клинышком делала незнакомца похожим на молодого безрогого козла. Длинные тонкие пальцы, сложенные в замок, и забавные завитушки по краям бороды подчеркивали изысканный вкус и утонченность натуры странного посетителя.

«Невысок, щупл, костляв… – мгновенно оценил собеседника Пархавиэль и решительно поднялся с пола. – Сейчас двину ему по макушке и бежать, авось повезет!»

– Не выйдет, – меланхолично произнес незнакомец, как будто прочитав мысли гнома, – за дверью несколько стражников и во дворе дюжины три-четыре, так что геройствовать не советую, тебе же дороже будет, – лукаво прищурил глаза незнакомец и обаятельно улыбнулся.

Прозорливость и спокойствие человека остудили проснувшийся было воинский пыл Зингершульцо, а необычный покрой платья привел в замешательство. Напрягая память, гном нахмурил брови так сильно, что на его широком лбу появились весьма рельефные складки. Он пытался припомнить, где и когда мог видеть людей в похожих одеяниях, но ничего не приходило на ум, кроме сумбурных воспоминаний об одном из эпизодов казни, мимолетно виденном им из-под покрова овечьей шкуры.

Неуклюжий толстяк в похожем балдахине, но ярко-желтого цвета и с капюшоном, стоял на эшафоте возле виселиц. Он невнятно бормотал себе что-то под нос и неустанно махал длинным продолговатым предметом над головами приговоренных, то ли успокаивая их перед казнью, то ли совершая иной, непонятный гному человеческий духовный обряд.

– Ты священник? – неуверенно спросил гном.

Пархавиэль, конечно же, не угадал. Он понял, что попал пальцем в небо, как только начала подергиваться причудливая бородка незнакомца. Щеки собеседника мгновенно окрасились в цвет хорошо проваренного рака, а на глаза накатились слезы. Своды мрачного зала в ту же секунду содрогнулись от пронзительного, визгливого хохота, вызвавшего гулкий звон в ушах и волну мурашек по спине гнома. Беснующийся в приступе веселья человек ерзал по креслу, то подпрыгивая, то раскачивая из стороны в сторону и без того ветхие подлокотники. Башмаки чудака неустанно стучали по каменным плитам пола, а голова хаотично и быстро вращалась вокруг своей оси, выписывая весьма опасные для здоровья восьмерки.

«Как бы не покалечился ненароком, весельчак, – думал гном, с опаской наблюдая за бурной реакцией незнакомца, – а то еще одно убийство на меня свалят, хотя какая разница: одним грешком больше, одним меньше, я уже все равно не жилец. Пускай веселится, болезный, может быть, шейку себе подвернет!» Истерика прекратилась так же внезапно, как и началась. Повизгивания стихли, тело незнакомца прекратило ходить ходуном, а на вдруг ставшем серьезном лице человека мимолетно промелькнуло выражение ненависти и злости.

– Не угадал, милок, – уже вполне дружелюбно произнес весельчак и окинул гнома с ног до головы пытливым, изучающим взглядом, – то ли тебя по головушке слишком сильно били, то ли действительно только вчера из подземелья выполз.

– Какой я тебе «милок», мешок навозный! – взорвался гном, готовый кинуться на весельчака и хорошенько оттаскать его за жиденькую бороденку. – Пропойца-карл те милок, отродье козломордое…

Пархавиэль только начал извергать поток нелестных эпитетов, но незнакомец совершил едва заметное круговое движение кистью правой руки, и гнев исчез, улетучился из разгоряченной головы гнома. Вместо ярости и сопутствующего ей желания «почесать кулаки» появились спокойствие и умиротворение, потребность осмыслить свое положение и попытаться спастись.

– Так-то оно лучше, – произнес человек, абсолютно не удивившись мгновенному изменению состояния гнома. – Похвально, что тебя интересует, кто я таков. Ты об этом узнаешь, но давай вначале поговорим о тебе! Времени нет, так что обойдемся без отвлекающих от сути дела вопросов.