Что же касается левых, социалистических партий, то к общепринятому лозунгу «Долой самодержавие» в марте 1917 г. добавился лозунг «Да здравствует Республика», нередко с прилагательным «советская».

Позиции военных, в принципе, не могли расходиться с общепризнанными идеологическими схемами. В лучшем случае следовало оставаться на принципах «непредрешения» и «невмешательства армии в политику». Взгляды самого Корнилова на форму правления в России довольно объективно охарактеризовал член ЦК кадетской партии и министр путей сообщения П. П. Юренев: «Я не мог бы сказать, что он был республиканец, но для него был ясен вред, причиненный России последним представителем династии. Он считал, что с династией покончено раз навсегда. Но когда его спрашивали, а что, если Учредительное Собрание изберет монарха, – он отвечал: я подчинюсь и уйду. Созыв Учредительного Собрания он считал неизбежным и безусловным требованием. В общем, Корнилова можно назвать сторонником демократии из любви к народу; но демократии, ограниченной благоразумием» (8). «Проведя большую часть своей сознательной жизни на окраинах России, в борьбе за ее величие, счастье и славу, ему некогда было размышлять о преимуществах того или иного политического строя. Генерал Корнилов был государстволюбцем, для которого понятие «Россия» имело мистическое, почти божественное значение. Он служил монархии, Романовым – лишь постольку, поскольку царь олицетворял для него идею Великой России» – так писал о своем командире князь Ухтомский (9).

Преждевременное единоличное решение Керенского относительно формы правления провоцировало явочное, «фактическое» правотворчество в области форм государственного устройства. Работавшая в Екатеринодаре в сентябре 1917 г. Юго-Восточная конференция (в составе делегаций от южнорусских казачьих войск и «вольных народов степей и гор Северного Кавказа») заявила о переходе к федеративному устройству будущей России. «Упрекнув Временное Правительство в присвоении не принадлежащих ему прав, конференция тут же объявила от имени казачества (конечно, тоже без полномочия на это), что оно (казачество) мыслит Россию «единой, неделимой федеративной республикой» (10). Вслед за провозглашением федерации 5 октября кубанская Войсковая Рада учредила структуры краевого самоуправления («Временные положения о высших органах власти на Кубани») и заявила о своих суверенных политических и экономических правах на землю, недра в крае, на осуществление социально-культурной деятельности, проведение земельной и продовольственной политики. Временное правительство не признавало правомочными решения Рады, требуя их отмены, хотя последняя и утверждала эти «положения» как «временные», до созыва Всероссийского Учредительного Собрания.

Таким образом, начинался «парад суверенитетов», ставший закономерной реакцией на слабость центральной власти. А после захвата власти большевиками сепаратизм окраин бывшей Империи и распад единого государственного пространства еще более усугубился.

Еще одним решением, также нарушавшим правопреемственность от дофевральской системы, стало постановление Временного правительства (в связи с предстоящими выборами в Учредительное Собрание, от 6 октября 1917 г.) о роспуске IV Государственной Думы и прекращении полномочий выборных членов Государственного Совета. Хотя формально ликвидировались полномочия Государственной Думы, уже истекшие в сентябре 1917 г., но одновременно с этим должен был прекратить легальную работу Временный Комитет Государственной Думы. Так упразднялся один из существенных элементов прежней системы, не только ставший своеобразным «передатчиком власти» от Думы к Временному правительству, но и, в той или иной форме, претендовавший на осуществление реальной власти. По оценке бывшего главы Русского народного Союза имени Михаила Архангела, члена Думы В. М. Пуришкевича, «худо ли, хорошо ли была избрана Государственная Дума, пережившая мартовский переворот 1917 года и сама принимавшая в нем участие, но как-никак она все же имела за собой народные выборы, выражала народную волю и с честью и достоинством делала это в тяжелые годы войны». «Грубейший государственный переворот» Керенского упразднил Государственную Думу как «единственное оставшееся государственное учреждение, законно и по известным правилам избранное всеми губерниями и областями государства» (11).

Значение Временного Комитета Думы нельзя недооценивать. Его «частные совещания» после февраля и до августа 1917 г. играли роль своеобразных индикаторов, отражавших политические настроения целого ряда влиятельных групп и отдельных политиков, не входивших в структуры Временного правительства и советской вертикали. Родзянко как председатель Комитета уже с марта 1917 г. стремился подчеркнуть значение руководимой им структуры и даже добился от кн. Г. Е. Львова обещания возобновить сессию Государственной Думы 27 апреля, в 11-ю годовщину «рождения российского парламентаризма». Ряд депутатов высказывали предложения о возобновлении работы Думы в качестве «регулярно действующего народного представительства». Подобный вариант придавал бы власти Временного правительства определенную легитимность. Одним из наиболее убежденных сторонников сохранения властного статуса за думскими структурами был Н. В. Савич. В своих «Воспоминаниях» он подчеркивал важность восстановления полномочий Думы, опиравшейся на свой авторитет «народного избрания», и приводил истолкование акта об отречении Николая II в пользу создания в России «чисто парламентарной формы правления» (12).

Однако вместо открытия очередной (хотя бы и заключительной) сессии Думы в «апрельский юбилей» состоялось лишь «торжественное собрание» наличных депутатов палаты 1—4-го созывов. Совершенно очевидно, что здесь сыграло роль нежелание думцев, ставших в одночасье министрами, делиться полнотой власти со своими недавними коллегами. По оценке Савича, «этим решением заседание утрачивало характер легальной сессии законодательного учреждения, превращалось в простой митинг членов всех Государственных Дум, причем в одну кучу соединялись и те депутаты, кои еще принадлежали к юридическому действующему законодательному учреждению, и те, полномочия коих давно истекли, у одних почти пять, у других шесть или семь лет тому назад». «Государственная Дума умерла, да здравствует Учредительное Собрание» – эти слова депутата М. И. Скобелева (меньшевика, будущего министра труда в первом коалиционном составе Временного правительства) стали лейтмотивом выступлений многих депутатов (13). Выступая на этом «похоронном обеде» (так называл это совещание Савич), Родзянко тем не менее отмечал, что нельзя «ограничиваться рамками обычного чествования», а нужно оценить политический курс власти, имея на то право «избранных народом представителей всех оттенков политической мысли и политических убеждений». Ставший военным министром, бывший председатель III Государственной Думы в 1910–1911 гг. Гучков более четко определял ближайшие задачи «символов представительной власти»: «Мы – народное представительство, ибо за нами страна с теми многоразличными общественными течениями, настроениями, верованиями, интересами, из которых слагается народная жизнь великой страны. Мы лишены права законодательствовать, но… мы обязаны предоставить слово и дать выход голосу общественного мнения и народной совести».

Еще будучи министром, Гучков стал одним из первых критиков политического курса Временного правительства, предупреждавших об опасности «слабости власти»: «В тех условиях двоевластия, даже многовластия, а потому и безвластия, в которые поставлена страна, она жить не может… только сильная государственная власть, единая в себе и единая с народом, опирающаяся на высокий моральный авторитет и народное доверие, а потому пользующаяся свободно и смело всей санкцией и всеми атрибутами, присущими самой природе государственной власти, может создать тот могучий жизненный творческий центр, в котором заключается все спасение страны». Вообще, по воспоминаниям члена кадетской партии князя В. А. Оболенского, состав депутатов «сильно поправел» (14).