9

Возможно, французские коллаборационисты действительно не понимали (или не хотели понимать), чему потворствуют. И они были не одиноки. Эта немощь воображения носила глобальный характер и не обошла стороной США. В сентябре 1943 года, когда машина массового истребления заработала в полную силу, Рузвельт получил очередное свидетельство массовых зверств из уст очевидца – католика, участника польского Сопротивления Яна Карского. Чтобы добыть точные сведения, Карский отважился посетить варшавское гетто и пробраться в лагерь уничтожения в польском городе Белжец, попал в плен и пережил допросы и пытку. В качестве посланника правительства Польши в изгнании Карский поехал в Англию, а оттуда в США. Но когда он рассказал об увиденном, член Верховного суда Феликс Франкфуртер ему не поверил. Карский был поражен реакцией Франкфуртера. Десятилетия спустя он процитировал фразу, которую судья произнес, объясняя свою позицию польскому послу в США: «Я не говорил, что он лжет. Я сказал, что не могу ему поверить. Тут есть разница».

Информация, ради получения которой Карский рисковал жизнью, не оказала почти никакого воздействия на верхние эшелоны американской власти. А тем временем нацисты объявили на него настоящую охоту. Вернуться в польское подполье Карский не мог и остался в Америке.

Он был не единственным католиком, вступившим в борьбу на оккупированных территориях Европы. Зинаида Шаховская участвовала во французском Сопротивлении. Верина сестра Лена помогала иезуитам в Берлине, несмотря на то что у нее был маленький сын. Ее арестовали и дважды допрашивали в гестапо.

Литературный соперник Набокова Иван Бунин, которому еще до войны привелось познакомиться со стилем работы гестапо, жил на юге Франции, недалеко от Грасса. В годы оккупации Бунин прятал у себя нескольких евреев, в том числе критика Александра Бахраха – тот прожил у него «в подполье» почти всю войну.

Евгения Гофельд, подруга и неизменная спутница матери Набокова, выбрала другое поле деятельности. Семейные архивы могут рассказать, как Евгения, не спрашивая имен, помогала евреям Праги. Гофельд знали как неиудейку, которая подписывает бумаги, удостоверяющие, что их предъявитель тоже нееврей.

В страшные годы войны выбрать меньшее из двух зол – Гитлера или Сталина – было не так-то просто. Если, по мнению Набокова, большую угрозу на тот момент представлял фашизм, иные его родственники придерживались другой точки зрения. Борис Петкевич, муж сестры Набокова Ольги, имел очень тесные связи с антибольшевистскими силами и входил в состав группы, которую, по всей видимости, поддерживали нацисты…

Обо всем этом Набоков узнает позже. А пока ему приходилось вести собственные бои – правда, местного значения. Контракт в колледже Уэлсли ему не продлили. Он подозревал, что одной из причин отказа стала его открыто антисоветская позиция, утратившая популярность после того, как Америка вступила в войну и стала союзницей СССР. Музей сравнительной зоологии выплачивал Набокову небольшое жалованье за работу с коллекцией бабочек, но прожить втроем на эти деньги нечего было и думать. От безысходности Набоков согласился на лекционное турне от Института международного образования.

Зато литературная звезда Набокова разгоралась все ярче. Издательство, в котором вышел «Себастьян Найт», подписало с Набоковым контракт на перевод русской поэзии и написание небольшой книги о Гоголе. В 1943 году по рекомендации Эдмунда Уилсона Владимир подал заявку на стипендию Гуггенхайма и стал первым соискателем старше сорока лет, который ее получил. На следующий год его снова пригласили преподавать в Уэлсли.

Подстегиваемый Верой, Набоков на время забросил бабочек и сосредоточился на новом романе – за который взялся, когда США только вступили в войну. И теперь урывками продолжал набрасывать антиутопию о полицейском государстве, гибриде советской и нацистской диктатур, превращающем граждан в бездумных соглашателей и затягивающем героя – свободомыслящего философа вроде Цинцинната Ц. из «Приглашения на казнь» – в тюремную систему. Не дописав до конца (до него было еще очень далеко), Набоков собрал первые четыре главы и отнес их издателю.

У союзников дела как будто тоже шли на лад; на Восточном фронте уже произошел перелом. Когда Набоков и Эдмунд Уилсон встретились в Нью-Йорке с Соней Слоним, чтобы подготовиться к важнейшему для семьи мероприятию – операции по удалению аппендикса у десятилетнего Дмитрия – день «Д» был уже не за горами.

Соня подключилась к проекту France Forever, а кроме того, как она сама рассказывала друзьям, явилась без приглашения в офис французского военного атташе в Вашингтоне и сказала, что хочет трудиться на благо Франции. Однако от ее услуг отказались.

После высадки в Нормандии союзники перешли в стремительное наступление: стало ясно, что война скоро кончится. Пока американские войска освобождали Париж и продвигались по территории Франции, Советы шли с востока на Польшу, Венгрию и Австрию. В Прагу советские войска вступили 9 мая. Почти сразу начались облавы на коллаборационистов. Искали и мужа Ольги Набоковой, Бориса Петкевича, который, как выяснилось, давно сбежал в Англию. А вот саму Ольгу арестовали и допрашивали. Ей повезло: многих других задержанных после допросов отправили в лагеря, а ее через три дня отпустили.

Летом советские войска освободили узников лагерей в Белжеце, Собиборе и Треблинке. В июле специальные комиссии подтвердили существование фабрик смерти в Биркенау и Освенциме и нашли доказательства более полутора миллионов казней.

Артур Кёстлер, анализировавший в свое время в романе «Слепящая тьма» психику тех, кто искренне верил в необходимость сталинских чисток, сокрушался теперь о неверии, с которым сталкивался все три года, что ему довелось общаться с солдатами: «Они не верят в концентрационные лагеря, они не верят в голодающих детей Греции, в заложников, которых расстреливают во Франции, в польские массовые захоронения; они никогда не слышали о Лидице, Треблинке и Белжеце». Вскоре стало ясно, что если свидетельства таких очевидцев, как Ян Карский, и искажали правду, то только в сторону преуменьшения ужаса произошедшего.

Книга Карского «История тайного государства» вышла в конце 1944 года, вызвав огромный интерес в США. Сознавая свое предназначение – рассказать о том, чему он был свидетелем, – автор уже понимал: чтобы изменить ход истории, этого недостаточно. В своей книге он приводит разговор с еврейским старейшиной из варшавского гетто. Гитлер, говорит тот, конечно, потерпит поражение, и Польша возродится из пепла. Вот только польские евреи к тому времени перестанут существовать. «Бесполезно рассказывать вам все это, – вздыхает старик. – Со стороны этого никому не понять. Вы не понимаете. Даже я не понимаю, ибо мой народ гибнет, а я живу».

10

Той весной мертвецы варшавского гетто не давали Набокову покоя. Его мнение о необходимости уничтожить всех немцев, высказанное в письме к Уилсону несколько лет назад, нисколько не изменилось. В 1944 году Набоков отклонил предложение миссис Хоуп, председателя Браунинговского общества, выступить с докладом, и развернуто ответил на приложенную к ее посланию брошюру, призывавшую относиться к мирным гражданам Германии с пониманием и сочувствием.