Бабкин обернулся к нему.

– А этот студент, Еврашкин, не может быть тем, с кем ты дрался?

Сергей озадачился.

– Слишком костляв, слишком высок… Нет, это не он.

– Хорошая версия пропала, – с сожалением сказал Макар. – Это ведь он навел Козлову на мысль, что письма приходят не по почте.

Телефон задрожал и исполнил последние такты «В пещере горного короля», от которой все вздрогнули.

– Слушаю! – ответил Сергей. – Привет, Виктор Степанович. «Урюпин!» – одними губами сказал он Макару. – Идет потихоньку… Нет, пока не нашли, а что? – Брови у него полезли вверх. – Подожди-ка, повтори! Стой, запишу.

Он яростно захлопал по столу, и Маша подсунула ему альбом.

– Да. Записываю. Одно ножевое? Ага. Занятно. Это как-нибудь объяснили? Ясно… Спасибо, Витя, век буду твоим должником.

Бабкин отложил телефон и похлопал альбомом по коленке.

– Скажи, что это не Сафонова нашли с ножевым, – попросил Илюшин.

Маша вздрогнула и уронила карандаш.

– Спокойно! Все гораздо интереснее. Мы с тобой думали, Макар, что в две тысячи девятом пятерых прохожих зарезали в арках. Но Урюпин запоздало вспомнил, что с одной из жертв дело обстояло иначе. Мужчина был мертв до того, как его нашли в подворотне. Настоящая причина смерти, по словам Урюпина, – сердечный приступ.

– Пока не вижу ничего странного, – пожал плечами Илюшин. – Прохожий входит в арку, пугается студента с ножом, умирает от инфаркта. Парень делает то, что собирался, а экспертиза показывает…

Он замолчал, видя, что Бабкин качает головой.

– Смерть наступила за несколько часов до того, как в тело всадили лезвие. Урюпин помнит это совершенно точно: они много обсуждали между собой, зачем серийному убийце подкидывать труп. И это единственное тело, которое не было опознано.

– А вот это любопытно, – протянул Илюшин.

– Очень любопытно, – эхом откликнулся Бабкин, и они уставились друг на друга.

Маша заволновалась.

– Подождите! Объясните мне, я не понимаю…

Сергей обернулся к жене.

– Вспомни – Анна Козлова ничего не знала о судьбе своего опекуна. Голову Илюшина дам на отсечение: неизвестный, скончавшийся до удара ножом, – это и есть Константин Мельников.

Зеленоград

1 декабря 2009 года

1

Константин Романович Мельников вернулся домой из института, снял пальто и вспомнил, что забыл зайти за сахаром. Ерунда, но Мельников расстроился. Память в последнее время выкидывала фокусы. Месяц назад из нее испарилось имя-отчество ректора, которого Мельников знал лет тридцать. Потом – грибы… Как можно потерять слово «шампиньоны»? Пару недель назад пришлось лезть в старый блокнот жены, чтобы посмотреть, когда у Анечки день рождения. А ведь они вместе… кстати, сколько лет? Цифры утратили неизменность. Двойка постыдно легко переворачивалась и становилась пятеркой, о девятке и говорить нечего. Ольгу Степановну хоронили вдвоем, это Мельников твердо помнил. Но летом или весной?

Теперь вот сахар.

Он оделся, сунул в карман деньги. Днем было солнечно, а к вечеру подтаявший снег превратился в лед. Константин Романович шел осторожно и, завидев тропу, решил срезать путь мимо заброшенного недостроя.

Шажок за шажочком. Зимой как никогда ощущаешь себя стариком. Где былое чувство равновесия? Заставь его сейчас прокатиться по длинному ледовому языку – бесславно шмякнется.

Над головой вспыхнул фонарь и потух. Он, конечно, сглупил, сунувшись сюда. Темно, крайне неуютно… Под ногами обломки кирпичей, слева глухая стена, исписанная граффити. Нынешней ночью обещали снегопад. Занесло бы все снегом поскорее, чтоб в глаза не бросалась эта разруха, и не пришлось бы больше жалко семенить… Видели бы его студенты!

Представив себя со стороны, Константин Романович выпрямился и сделал четыре широких спокойных шага. Успел подумать, что ведет себя по-мальчишески, поскользнулся и рухнул навзничь.

2

Ветви деревьев кажутся прорезанными перочинным ножичком в ночном небе, если смотреть на них снизу. Это открытие Мельников сделал, открыв глаза.

Он лежал в снегу тяжело и плотно, словно был его частью. Снег не отпускал его. Бог знает сколько времени ушло у Константина Романовича на то, чтобы сесть, и он едва не пожалел об этом. Подташнивало, кружилась голова. При взгляде на груду битых кирпичей, к которым он приложился затылком, Мельников поморщился. Нет уж, все лучше, чем валяться здесь.

В общем-то, он легко отделался. Руки-ноги целы, спина не сломана. Плохо только, что адрес вылетел из головы… Куда он шел и откуда? Пальцы нащупали в кармане сторублевку. Ах да, за хлебом!

Завтра сходит. Или попросит Аню купить.

Осталось самое простое: найти путь домой.

Мельников встал и огляделся. Ничто из увиденного не было ему знакомо. Какая-то стройка… вдалеке деревня… почему деревня?

Нет, он должен быть не здесь.

Но где?

Из темного омута, из враждебной глубины всплыл волшебный радужный пузырь воспоминания и втянул Константина Романовича внутрь.

Старый московский двор. Просторная комната с высоким потолком, за окном зеленая листва… Это время помнилось ему как нескончаемое лето: герань цвела, жена пела, девочка бегала босиком по их квартире, все норовя заглянуть под ткань, наброшенную на клетку с канарейками, чтобы не просыпались раньше времени. Она стеснялась его, и Константин Романович, к своему огорчению, не знал, как с ней обращаться. Он и сам ее стеснялся. Легко было иметь дело со студентами. Они задавали вопросы, на которые он знал ответы. А девочка спрашивала у его жены, можно ли отстегнуть моторчик у Карлсона, и что будет, если поймать тучу сачком, и как испечь пирог из сирени.

Когда ей было лет десять, Константин Романович услышал, как она читает малышу сказку. Он стоял у приоткрытого окна, вдыхая запах молодой тополиной листвы, и наблюдал за ними через полупрозрачную занавесь. Анна сидела на скамейке, на коленях у нее устроился трехлетний мальчик, сынишка соседки.

– А Колобок говорит зайцу: не ешь меня, я тебе песенку спою.

Мальчик слушал, приоткрыв рот. Анна читала медленно, с выражением, и водила пальцем по странице.

– …катится, а навстречу ему медведь!

Когда дошло до встречи с лисой, Мельников заподозрил, что дело кончится плохо. Ребенок выпятил нижнюю губу и готовился зарыдать.

– «Колобок-колобок, сядь ко мне на язычок и пропой последний раз». Прыгнул колобок. А лиса его – ам! – и съела. – Девочка взглянула на малыша и после небольшой паузы продолжила: – Идет она по лесу, довольная-довольная, и вдруг слышит, как в животе у нее кто-то распевает во все горло. «Я колобок-колобок, я румяный бок, я от всех ушел… – Она задумалась на пару секунд, – …и теперь катаюсь в меховой лисе-колбасе».