И я за два года не сумел разглядеть?.. Нет, погоди-ка, я что-то не так думаю, не то…» И почему-то не верилось ему, что все вот так и кончится и уже ничего не поправишь.

Мотовилов любил быструю езду, и поэтому всегда, даже в часы «пик», когда автомашинам на трассе тесно, он ухитрялся приезжать домой ровно за пять минут. За этот срок он успевал переключиться с цеховых забот на домашние. И за шесть лет это уже стало не привычкой, а необходимостью. Если же он по какой-то причине не укладывался в пять минут, то это было верным признаком того, что обязательный график пошел вкривь.

Так и сегодня. Из ворот проходной он выехал в шестом часу и на полпути заметил, что едет уже больше десяти минут, словно у него не мотоцикл, а нечто среднее между мотороллером и телегой. И чем ближе подъезжал к дому, тем медленней крутились колеса мотоцикла. Раздираемый сомнениями, Мотовилов бился над одним и тем же вопросом: правильно ли он поступил с Притыкиным? И все отчетливее осознавал, что глубоко, до самого сердца ранил своего подчиненного. И какого! Вот что терзало Мотовилова. Не взять ли всю вину на себя, а там будь что будет: хоть тридцать прокатов платить этой Рыжовой, хоть с должности пусть турнут его…

И не доехал до своего дома Мотовилов. Повернул руль и, сам еще не зная, куда едет и зачем, дал полный газ и понесся назад, к заводу. И пяти минут не прошло, как он уже слезал с забрызганного грязью мотоцикла во дворе управления. Осатаневший ветер взвихривал песок с бетонной площадки, гнул деревья и выжимал слезы из воспаленных глаз Мотовилова. Он бегом кинулся в управление, взбежал на второй этаж и остановился перед кабинетом директора. «Ну с чего я начну, бог мой? — думал Мотовилов, чувствуя, как у него раскалывается голова от беспорядочных мыслей. — Начну издалека, мол, так и так… Нет, не годится… Надо прямо, сразу, дескать, ошибка вышла, Федор Анисимович, и поэтому хочу, пока не поздно…»

…Из директорского кабинета Мотовилов вышел как будто другим человеком. И ветер вроде бы стал не таким злым, и на мотоцикл он глянул подобревшими глазами, и вообще вздохнул так облегченно, словно сбросил с плеч непосильную ношу. И с каким ликованием он нащупал в кармане куртки клочья бумаги порванной докладной… Директор, выслушав его, сказал: «Ваше отношение ко всему случившемуся более чем странное… Вам придется писать другую докладную. Во всем этом надо разобраться…» Пусть разбираются. Он свое сделал. Теперь — к Притыкину. Мотовилов сел на мотоцикл, вырулил на дорогу, подвернул газ на всю катушку и с ревом вынесся из ворот проходной.

…После ухода Мотовилова Притыкин долго лежал молча. Отчего-то вспоминались ему те полузабытые строчки из книги, случайно вычитанные: «С души как бремя скатится, и легко, легко… Как бремя скатится, и сомненье далеко…» Он повторял их и силился вспомнить точно, чтобы было правильно по смыслу и в рифму, но так и не вспомнил, а слова были очень хорошие.

Притыкин пошевелился, позвал жену, и когда она подошла к нему, радостно взглянул на нее.

— А знаешь, мать, я ведь так все время и думал: он справедливый начальник, свойский… И я даже… доволен, что работаю с ним…

— Ну и ладно, и хорошо… А теперь спи, со сном и пройдет твоя хворь, — сказала она, полотенцем обтирая мокрые виски мужа.