От головных болей у него и раньше случались провалы в памяти, но этот был самым сильным.

Ник нашел кувшин, полный чистой воды, и большой таз. Он поплескал на лицо водой и вытерся чистым полотенцем, сложенным рядом. Голова чудесным образом прояснилась, хотя Ник по-прежнему не помнил, как приехал сюда. Сапоги его стояли на полу, а сюртук и бриджи висели на крючках у двери. Ник оделся и спустился вниз в поисках ответов.

Николас уловил запах мясного рагу и направился в большую, открытую кухню.

Фейт сидела у камина с золотоволосым ребенком на руках. Она тихонько напевала малышке какую-то незнакомую песню и мягко раскачивалась взад-вперед.

Ник остановился как громом пораженный. Ощущение дезориентации усилилось. Эта сцена не имела для него никакого смысла. Фейт выглядела безмятежной, счастливой и слишком красивой, чтобы быть настоящей. Но она настоящая. Она его жена. Только... откуда взялся ребенок?

Она подняла глаза и улыбнулась ему. Как всегда, когда их глаза встретились, он почувствовал тяжелый удар в области груди.

– А, Николас, как твоя голова? Ты очень долго спал.

– Терпимо, благодарю, – ответил он. Она же знает, что он не любит говорить об этом. Ник уставился на ребенка. – Э-э?..

Фейт покачала малышку на руках.

– Прелесть, правда?

– Очень милая, – осторожно сказал он. – Э-э... а где Стивенс с Маком?

– Точно не знаю, наверное, где-то во дворе. – Она даже не взглянула на него, просто улыбнулась малышке и снова замурлыкала песенку.

Ник поспешно ретировался.

На улице к нему мало-помалу стала возвращаться память. Он даже смутно припомнил расположение фермерских построек. Но Стивенса и Мака нигде не было видно. Ник вернулся на кухню и остолбенел.

Теперь детей было уже двое: две золотоволосые малышки. По одной в каждой руке Фейт. Она, казалось, была на верху блаженства.

Должно быть, он издал какой-то сдавленный звук, потому что она подняла глаза.

– Иди посмотри, Николас. Мы с Хоуп, наверное, выглядели точно так же, когда были крошками.

Чувствуя себя так, словно вступает в какой-то причудливый сон, Ник подошел ближе и присмотрелся. Да, их определенно двое. Одинаковые. Обе светловолосые и голубоглазые, как его жена. Он сглотнул.

– Я никогда раньше не видела других близнецов, – сказала она. – Между мной и Хоуп очень сильная связь. – Она мягко посмотрела на малышек. – Интересно, у этих малышек так же? Ах, как бы мне хотелось, чтобы Хоуп тоже их увидела.

Ник издал какой-то нечленораздельный звук.

– Вот эта, которая прячет личико у меня на шее, Клотильда, названная в честь нашей Клотильды, конечно, а эта, пускающая пузыри, Марианна, названная в честь другой бабушки.

Нашей Клотильды? Насколько Ник помнил, у него никогда не было никакой Клотильды. И его мать зовут не Марианна. Ее зовут Матильда Джейн Августа Блэклок, урожденная Олкотт. Слава тебе Господи, что он хотя бы это помнит.

– Клотильда, добрая душа, попросила свою дочь принести малышей, чтобы я посмотрела на них. Это очень мило с ее стороны, правда?

Волна облегчения омыла его с головы до ног.

– Я же их никогда раньше не видел?

Она удивленно взглянула на него.

– Откуда? Их принесли, когда ты спал.

– Да, верно, – удовлетворенно вздохнул он. Одна из малышек помахала крошечным кулачком, и, не задумываясь, Ник протянул к ней руку. Крошка тут же решительно ухватила Ника за палец и так победоносно взглянула на него, что он громко рассмеялся. – Сильная крошка, а?

Фейт засмеялась.

– Да, и решительная. Мне раньше никогда не приходилось иметь дела с маленькими детьми. Просто поразительно, сколько в них индивидуальности, даже в таком возрасте. Я вижу, что Марианна – та, которая держится за твой палец, будет храброй и безрассудной, а Клотильда – робкой.

– А что, всегда бывает одна храбрая, а другая робкая?

Фейт покачала головой:

– Не знаю, как насчет всегда, но у нас с Хоуп определенно так.

– Значит, Хоуп робкая?

Она удивленно взглянула на него.

– Нет, Хоуп храбрая.

Он вскинул брови.

– Тогда она, должно быть, сила, с которой приходится считаться.

– Нет, если ты имеешь в виду, что Хоуп самоуверенная и напористая, то она не такая. – Фейт горячо бросилась на защиту своей сестры-близнеца: – Она замечательная. Храбрая и умная, и... – Она быстро заморгала, и он заметил, что глаза ее наполняются слезами.

Руки у нее были заняты детьми, поэтому Ник вытащил носовой платок и вытер ей щеки.

– Извини, – сказала она, когда смогла говорить. – Я не собиралась расклеиваться. Просто эти малышки заставили меня вспомнить о Хоуп, я сильно по ней скучаю. Она такая необыкновенная, моя Хоуп. Всю жизнь она пыталась защищать меня.

– В таком случае она, должно быть, чудесная девушка, – мягко проговорил он. – Почти такая же чудесная, как и ее сестра.

Она улыбнулась ему сквозь слезы, занялась детьми, а минуту спустя спросила:

– А почему ты решил, что из нас двоих я безрассудная?

Она была так серьезно, так искренне озадачена, что он не мог не улыбнуться.

– Не знаю. Должно быть, это имеет какое-то отношение к твоей жизни в дюнах и тому, как ты училась удить и плавать. Ты предпочитаешь долгими часами болтаться в седле и спать на холодной, твердой земле в чужой стране, в место того чтобы с комфортом проживать в Англии.

Она задумалась над его словами, затем покачала головой, не соглашаясь с ними:

– По большей части у меня не было выбора. А плавать, рыбачить и путешествовать так забавно – если, конечно, кто-то другой убивает и потрошит рыбу. А что касается ночевок на твердой земле, мы больше ни разу не спали на улице после той первой ночи. Это так великодушно с твоей стороны.

Великодушно? Он почувствовал, как лицо его вспыхнуло, и отодвинулся, чтобы она не заметила. Была лишь одна-единственная причина, по которой она ни одной ночи не спала на земле, и она не имела ничего общего с великодушием. Так он мог заниматься с ней любовью каждую ночь. К своей досаде, он, похоже, никак не мог насытиться ею.

Он откашлялся.

– Пойду посмотрю, вернулись ли Мак и Стивенс.

Ник вышел во двор, радуясь тишине, в которой можно подумать. Провалы в памяти тревожили его.

Это означает, что он не может доверять своей памяти.

Вероятно, ему приснилось, как жена сказала, что любит его. Он не хотел, чтобы его кто-то любил. Эта мысль была невыносимой. Его бремя и без того велико.

Является ли сон о том, что она любит его, какой-то формой безумия, гадал он.