Смотрю в пол. Молчу. Все силы уходят на то, чтобы не выпалить: «Альберт, а не Альфред!»

– Так вот, я тебе не верю, – продолжает Док. – Ты умная – значит, сечешь. Насчет родни.

Не поднимаю глаз. Только бы не разозлить его. В Академии учили языку тела; очень, очень полезные навыки.

Док указывает на свое лицо.

– Видишь? Нет, ты погляди, погляди. Такой толпой на одного – это как? Встретишь Бобби О’Брайена – скажи, чтобы не зевал. Уж я его подкараулю.

Значит, Бобби.

Недаром же он ухмылялся тогда, у Эшли в гостях, стоило мне помянуть Дока.

– Если это сделал мой кузен, мне за него стыдно, – мямлю я. – Но я сама с ним очень редко вижусь. Мы не друзья.

Док только скалится.

– Ну да, рассказывай!

– Я почти не общаюсь с Бобби, – продолжаю я. – Если он тебя избил – значит, по собственной инициативе. Я тут ни при чем.

Док задумывается. Переминается с ноги на ногу. Чешет затылок.

– Странно: почему-то я тебе верю. Не должен бы – а верю, – наконец выдает он.

– Вот и хорошо.

Чуть приподнимаю голову. Взглядываю на Дока. Снова отвожу глаза.

– Дела! – тянет Док, явно удивленный. – Все-таки передай Бобби, чтоб на район не совался. Здесь у меня полно приятелей.

– При случае передам.

Он снова усмехается. Кривится от боли.

– Ладно, руки можешь опустить. Они у тебя небось затекли уже. И давай-ка без выкрутасов. Зачем пришла?

– За Кейси.

– Она тебе так дорога?

Вся напрягаюсь. Начинаю осторожно, подбирая слова.

– Она – моя сестра. Кроме того, она – жительница района, который я патрулирую по долгу службы.

Док коротко смеется.

– Нет, ты точно с приветом… – Помедлив, продолжает: – Слушай, уходи, пока цела. Где Кейси, я не в курсах. Честно.

– Сейчас уйду. Спасибо.

Может, он и врет, не знаю. Знаю другое – мне действительно нужно уходить, пока цела. До сих пор чувствую его лапы на своих боках, животе, груди. Хочется вымыться с мылом.

Шагаю к двери, пока Док не передумал. Выскакиваю в коридор. Я уже на лестнице, когда он окликает меня:

– Мики!

Медленно оборачиваюсь. Он стоит в дверном проеме, как в раме, освещенный сзади. Этакий темный силуэт с неразличимым лицом. С неразличимым выражением лица.

– Осторожнее будь. У тебя сын, о нем заботиться надо.

Тело напружинивается, готовое к схватке. Голос звучит сдержанно:

– Что ты сказал?

– Я говорю, сын у тебя. Томасом звать, так?

Док садится на придверный коврик. Затем ложится ничком.

– Всё, проваливай.

Он закрывает глаза.

Я ухожу.

* * *

Фраза «сын у тебя, о нем заботиться надо» – словно гулкое эхо в висках. Похоже, Док хотел меня запугать. Что ж, ему вполне удалось. Сижу в машине, обдумываю следующий шаг. Разумеется, нападение на Дока организовал Бобби; кто же еще! Следовательно, он знает больше, чем выдал в День благодарения. Из чего вытекает, что дополнительную информацию из него так просто не вытянешь.

Разве только застать Бобби врасплох. Или поспрашивать о нем третьих лиц.

Без особого оптимизма пишу сообщение Эшли:

«Случайно не знаешь, где сейчас живет Бобби?»

* * *

В ожидании ответа звоню Трумену.

– Мики, – произносит Трумен, выслушав меня. – Ты что, рехнулась? О чем ты только думала!

Ощущаю приступ упрямства.

– Я просто полагалась на доказательства, которые у меня имелись, с целью принять обоснованное решение. Я знала, что в половине третьего Док будет отсутствовать. Знала, что нужно проверить дом – вдруг там вещи Кейси? Поэтому я туда и пошла.

Почти вижу Трумена, качающего головой. Трумена, сдавившего себе виски.

– Мик, так дела не делаются. Ты хоть понимаешь, что тебя могли убить?

Теперь, когда Трумен это озвучил, – понимаю. И готова признать свою ошибку.

– Слушай, Мик, ты увлеклась. Мы оба увлеклись. Ты написала заявление, чтобы Кейси объявили в розыск?

Молчу. Наконец выдаю:

– Я… я пыталась… поговорить с Эйхерном. Но он был занят.

– Сообщи следователю. Не патрульному вроде нас с тобой, а настоящему следователю. Да хотя бы Ди Паоло.

Чем больше Трумен убеждает, тем сильнее все во мне сопротивляется этой идее – заявить о пропаже сестры. Почему – неясно. Впрочем, уже включился тревожный звоночек. Если б Трумен замолк хоть на миг, я разобралась бы в сигналах, которые шлет мне подсознание.

– Мики, дело серьезное. Этот тип знает про Томаса. Он его упомянул. Сама подумай, чем это грозит.

И тут я соображаю, почему боюсь говорить о Кейси с представителями полиции. Передо мной – скептическое лицо Полы Мулрони. «Да тот самый легавый, который…» А как сержант Эйхерн отреагировал? Сразу обвинение отмел!

Вот в этом все и дело. Я потому до сих пор не заявила о пропаже сестры, что перестала доверять коллегам. Легавым.

Трумен молчит. И я молчу. Слышно только наше с ним дыхание.

Наконец Трумена прорывает.

– Тебе, Мик, может, и безразлично, что с тобой станется. А Томасу – небезразлично. И мне тоже.

Меня бросает в краску. Чуть ли не впервые Трумен высказался столь прямо.

– Мик, ты меня слышишь?

Киваю. Соображаю, что разговор у нас – телефонный; откашливаюсь и говорю:

– Слышу.

* * *

Через минуту после того, как я нажала «Отбой», телефон звякает эсэмэс-сообщением.

Оно от Эшли. Всего два слова:

«Не знаю».

* * *

Вечером уделяю Томасу дополнительные полчаса. Читаю ему, выслушиваю сбивчивый рассказ о маленьких дневных горестях и победах. Вместе загибаем пальцы – ну-ка, сколько дней осталось до похода в «Макдоналдс»? Радуюсь, что сыну есть чего ждать.

* * *

– КАРЛОТТА И ЛИЛА, – повторяет Томас, едва завидев девочек в ресторанном зале. Как заклинание: – КАРЛОТТА И ЛИЛА. КАРЛОТТА И ЛИЛА.

Мы мчались как угорелые. На пятнадцать минут опоздали на свой же собственный праздник. Из Бенсалема до Южной Филадельфии полчаса езды, но со мной случился временной провал.

Девочки устремляются навстречу Томасу.

– Здравствуйте, – говорю я их мамам. Обе отвечают «Привет». Мама Лилы обнимает меня, чем приводит в крайнее смущение. Обеих женщин я едва знаю. Виделись мы только в садике, дальше «добрый день» разговоры не шли. Прежде чем звонить, я должна была узнать в справочнике их имена.