Было мнение, что императорское семейство отвернулось от женщины, про которую ему было известно, что она – Анастасия, но она была изнасилована и родила внебрачного сына, местонахождение которого было неизвестно; было также мнение, что Ольга из-за сильных переживаний ее матери, подрывавших ее хрупкое здоровье, отказалась признать претендентку {45}. В подтверждение этого Татьяна Боткина приводит сведения, полученные ею из четвертых рук – от генерал-майора Александра Спиридовича, который рассказал ей, что после поездки в Берлин Ольга Александровна доверительно говорила кому-то из своих друзей: «Бедная мама! Как мне рассказать ей обо всем? Ведь это ее убъет» {46}.

После разговора с королем Дании Христианом Х и его супругой двоюродный брат Ольги, великий князь Андрей Владимирович, писал: «Хотя есть люди, которые пытаются успокоить ее, представляя все как нелепую выдумку, родившуюся уже после упомянутых событий, она не находит себе места». Он упоминал об «огромном давлении», имеющем целью «убедить ее не доверять этой больной девушке, заявляющей о принадлежности ее к царской семье. Хотя великая княгиня уступила этому давлению, отправляя письма, в которых говорится, что она не верит претендентке, все это совершенно не согласуется с ее внутренним убеждением, и по этой причине она испытывает большие душевные муки» {47}. Что же касается семьи Жильяров, во всяком случае, так это о них говорится, они пошли на этот жестокий обман в обмен либо на деньги, либо в попытке подольститься к оставшимся Романовым и к их родственникам.

Эти соображения, получившие развитие в газетах, журналах и книгах, где рассказывалась история жизни фрау Чайковской, стали неотъемлемой частью основания, на котором строились различные мифы. И все же эта тайна может быть раскрыта не в ответе на вопрос: «Была ли претендентка на самом деле Анастасией?», а в ответе на несколько более сложный вопрос: «Ольга Александровна и супруги Жильяр хоть когда-либо верили в то, что претендентка могла быть Анастасией?

Как объяснить утверждение Ратлеф-Кальман, что Жильяр в ходе визита вел себя так, словно «открыто признавал возможность» того, что претендентка была Анастасией? Это в большей степени может быть отнесено к разряду мнений, нежели чем к наглядным доказательствам, но, с другой стороны, ведь был же возглас изумления, вырвавшийся у бывшего домашнего учителя при его посещении больницы: «Как это чудовищно! Что сталось с великой княжной Анастасией? Ведь она же развалина, она – физически и душевно искалеченный человек! Я хочу сделать все, что в моих силах, чтобы помочь великой княжне» {48}.

Это не просто наводит на размышления, это убеждает. Но так ли было на самом деле? Зале прочел рукопись Ратлеф-Кальман и сказал, что ее описание событий «не противоречит моим запискам и наблюдениям» {49}. Однако он противоречит сам себе. Если верить посланнику, то на самом деле Жильяр сказал следующие слова: «О, бедная великая княгиня», и, сказав эту фразу, он мог иметь в виду трудное положение, в котором оказалась Ольга Александровна {50}. И после этого Ратлеф-Кальман еще более усиливает путаницу, поскольку те пылкие слова о «великой княжне Анастасии», которые она приписывает Жильяру в своей книге, отсутствовали в ее более ранних заявлениях и письмах, рассказывающих о той встрече. В своем, датированном мартом 1926 года, заявлении она приводит слова Жильяра, якобы сказавшего: «Это ужасно, так ужасно. Я хочу сделать все, что в моих силах, чтобы помочь великой княжне». Здесь не упоминалось имя Анастасии. Похоже, что впервые это дополнение появилось на страницах книги Ратлеф-Кальман, увидевшей свет в 1928 году {51}. Она уклончиво сообщила в письме к Сергею Боткину, написанному в августе 1926 года, что Жильяр «говорил о пациентке как о великой княжне Анастасии». Однако при этом она не записала ни одной фразы, в которой бы Жильяр, по ее утверждению, прямо называл претендентку «Анастасией» {52}.

В условиях, когда Зале подвергал сомнению то, что было слово в слово процитировано Ратлеф-Кальман, а в данном случае точные слова, приписываемые Жильяру, единственное подтверждение ее опубликованных материалов было дано задним числом профессором Сергеем Рудневым, медиком, который лечил претендентку от туберкулеза. Однако у Руднева были свои проблемы: он представил не соответствующее действительности описание ран, полученных фрау Чайковской, и оно было оспорено всеми остальными докторами. Ходили слухи, что он якобы утверждал, что в 1914 году он уже лечил Анастасию и рассказывал о своей встрече с ней в Москве «в тот самый день, когда была объявлена война», и что в это время она была в Санкт Петербурге вместе с императорской семьей {53}. Фактически же, как вспоминал Жильяр, Руднева не было в клинике в то время, когда состоялась предполагаемая встреча. Сторонники фрау Чайковской, которые утверждали, что Жильяр лгал, столкнулись с очень неудобным для них фактом – летом 1926 года Жильяр первым заявил об отсутствии доктора Руднева во время предполагаемой встречи в 1914 году, еще до того как Ратлеф-Кальман опубликовала хотя бы единую строку о состоявшемся визите {54}.

Но в спорах не учли одну любопытную тему, которая должна была бы поднять серьезный вопрос о развитии событий в интерпретации Ратлеф-Кальман. Если верить ее версии, в июле 1925 года Жильяр дважды встречался с претенденткой в клинике Святой Марии, не высказывая своего мнения по поводу ее личности; в октябре 1925 года он провел целое утро, сидя у ее постели в клинике Моммсена, и вновь не сказал ничего конкретного. Затем, когда он, по словам Ратлеф-Кальман, выходил из комнаты, им совершенно внезапно и необъяснимо овладело какое-то озарение, и в этом состоянии он безоговорочно признал в претендентке Анастасию. Все это произошло без каких-либо интригующих откровений, оно просто вырвалось из бывшего учителя, как если бы он впервые встретил призрак из прошлого. Ратлеф-Кальман так никогда и не удосужилась задуматься, что именно могло вызвать это необыкновенное проявление чувств бывшего учителя, и данное обстоятельство делает ее сообщение еще менее вероятным.

Когда Жильяр впервые услышал утверждения Ратлеф-Кальман, он был вне себя от гнева и настаивал на том, что никогда не называл фрау Чайковскую «Ее императорским высочеством» или же «великой княжной Анастасией». Подобные утверждения Ратлеф-Кальман, писал он, являлись «заведомой ложью», «словами, которые никогда не произносились», но были использованы, «чтобы создать у читателей впечатление, что я был убежденным сторонником претендентки, но потом изменил тон своих заявлений» {55}. Создавалось впечатление, что позиция Жильяра неуязвима, особенно если учесть, что даже Зале усомнился в словах, которые были процитированы Ратлеф-Кальман, но бывший учитель сделал достоянием общественности письмо, полученное им в январе 1926 года. В этом письме Ратлеф-Кальман уверяла его, что любые утверждения, что «он признал в пациентке великую княжну без всякого сомнения не соответствуют действительности» {56}. Позднее, после того как в 1957 году суд вынес решение отклонить иск претендентки, Жильяр сжег это письмо вместе со всеми материалами по данному делу, включая собранные им свидетельские показания, которые были даны против последней {57}. Как он объяснил, все это дело в целом, включая бесчисленные обвинения со стороны Ратлеф-Кальман и других в том, что они лгали по поводу признания прав претендентки, причиняли боль, поэтому когда в 1957 году стало известно решение суда, он хотел, чтобы больше ничего не напоминало ему о фрау Чайковской {58}. Но поскольку этого письма больше не существовало, некоторые из сторонников фрау Чайковской пришли к выводу, что на него можно либо просто не обращать внимания, и не утруждая себя предъявлением доказательств, объявить, что Жильяр просто лжет {59}. Но, что характерно, Ратлеф-Каль-ман никогда не подвергала сомнению ни факт публикации письма 1929 года, ни его подлинности, что позволяет предположить, что именно она написала это причинившее вред письмо.