Даже сама Ратлеф-Кальман упоминает сведения, которые опровергают ее утверждение о том, что семья Жильяр узнала в претендентке Анастасию. Как было отмечено ею, в последнее утро визита отношение обоих супругов к пациентке «подверглось значительному изменению по сравнению с предыдущими днями. Нет сомнения, что это связано с рассказами семьи фон Швабе и других лиц, утверждавших, что фрау Чайковская узнала о семье Романовых из книг, фотографий и встреч с эмигрантами. В последнее утро визита Жильяр сказал Зале, что он и его жена не могут найти «ни малейшего сходства» между претенденткой и Анастасией. Но тогда как понимать слова, сказанные им при прощании: «Мы уезжаем, но у нас нет возможности утверждать, что она не является великой княжной Анастасией»? Весьма вероятно, что они были продиктованы не неуверенностью, а скорее почтительным отношением к Ольге Александровне. Вряд ли супруги Жильяр были неспособны определиться с выбором, но они понимали, что им не следует высказывать свое мнение до того, как его выскажет великая княгиня. Об этом в декабре того же 1925 года бывший учитель говорил в конфиденциальной беседе одному из эмигрантов: несмотря на «твердое убеждение, что Чайковская не является великой княжной Анастасией Николаевной, я не имел полномочий делать какие-либо официальные заявления» {60}. Спустя неделю Александра Жильяр эхом повторила это в своем письме в дипломатическое представительство Дании в Берлине: «Принято ли в Копенгагене какое-нибудь решение о ней? Что они намереваются делать?» {61}

Но и при таких обстоятельствах Жильяр, изучая это дело, продолжал поддерживать постоянные контакты с Зале, с Ратлеф-Кальман и с членами русской эмигрантской общины в Берлине. «Со времени моего второго приезда в Берлин я не скрывал от вас, что проведенное мною расследование дало только отрицательные результаты, но мне представляется, что и не будучи привлеченным к этому делу, мне все равно нужно беспристрастно и добросовестно изучать по мере их поступления все новые факты, с тем чтобы дать претендентке хотя бы шанс и не упустить ничего, даже самого несущественного. Со времени моего первого приезда в Берлин, все сведения, полученные от вашей пациентки, были либо доступными всем знаниями, либо вещами, известными узкому кругу близких, но содержащими такие ошибки, которые никогда бы не сделала Анастасия Николаевна» {62}.

А что Александра Жильяр? Как полагали те, кто поддерживал фрау Чайковскую, она, как утверждал великий князь Андрей Владимирович, «конечно же узнала Анастасию во время посещения больницы» {63}. Но Андрей Владимирович не присутствовал при встречах в Берлине, и его утверждения основаны исключительно на мнениях Ратлеф-Кальман и Зале. Он никогда не обсуждал с Александрой Жильяр этот вопрос. Тем не менее люди часто принимают на веру самое худшее, поэтому распространилось мнение, что Александра Жильяр не могла заявить, что узнала в претендентке Анастасию «в силу того, что она являлась мадам Пьер Жильяр» {64}. С помощью этого аргумента удалось убедить сторонников претендентки в том, что муж Александры, Пьер Жильяр, вынудил супругу молчать об этом и скрывать свое подлинное к этому отношение. Полагали, что Жильяр никогда не позволит ей выразить свое мнение по данному вопросу. Но это было неправдой.

Поскольку бывшая няня, а ныне жена Пьера Жильяра, женщина, о которой Пьер Жильяр говорил, что «она думает сердцем, а не головой», конечно же, не могла не предложить свою точку зрения при обсуждении вопроса о происхождении фрау Чайковской {65}. Те встречи в Берлине, которые и в самом деле воскрешали призрак трагического прошлого, были наполнены тревогой и эмоциональным напряжением, и это признавал муж Александры. Но слова, сказанные ею самой при прощании и записанные Ратлеф-Кальман, предполагют не признание, а скорее жалость, о которой позднее писал ее муж. Александра упоминала не об «Анастасии», а о «девушке из больницы». Через три месяца после той встречи в Берлине мадам Жильяр откровенно написала Ратлеф-Кальман: «Хотя ни в ее чертах, ни в манере поведения я не нашла ничего, что напоминало бы мне об Анастасии Николаевне, я готова помочь вам в вашем расследовании… Письмо о больной девушке трогательно, оно не могло оставить меня безразличной, но я не увидела в ней Анастасию» {66}. Одно это выглядит достаточно убедительно. Произошло и еще одно событие: в январе 1927 года Александра Жильяр поставила свою подпись под официальным заявлением, запрещающим претендентке называться Анастасией. Александра признавала, что имеет место «общая для обеих деформация стопы», а также «отдаленное сходство скорее с великой княжной Татьяной Николаевной, а не Анастасией Николаевной», но «любое подобие» младшей из дочерей Николая II «исчезало при более пристальном осмотре». По мнению Александры Жильяр, фрау Чайковская не была Анастасией {67}.

Если показания не подтверждают навязываемый всем миф, согласно которому супруги Жильяр признали во фрау Чайковской Анастасию, они выглядят еще менее убедительно в отношении Ольги Александровны. Она могла быть, как писал Жильяр, «глубоко тронута словами, неожиданно произнесенными фрау Чайковской, она могла также заблуждаться, давая оценку некоторым сторонам этого дела», ведь в конце концов в 1916 году, когда она в последний раз в течение часа встречалась с Анастасией, это была низкорослая и склонная к полноте шестнадцатилетняя девочка, а в Берлине пред ней предстала изможденная молодая женщина двадцати с небольшим лет. Но большая часть приписываемых ей свидетельств в пользу претендентки, превративших судебный иск в исторический миф, в лучшем случае вызывает сомнение. Взять, например, беседу в клинике Моммсена, в ходе которой, как это отмечено в заявлении Ратлеф-Кальман, Ольга говорила о том, как «наша маленькая и Шура счастливы, снова встретившись друг с другом». Нет сомнения, что это служило доказательством уверенности Ольги в том, что фрау Чайковская – это Анастасия. И все же, если все это действительно имело место, то почему Ратлеф-Кальман не включила такие важные и столь много объясняющие сведения в свою книгу, написанную о деле Чайковской? Это еще одно противоречие между заявлениями Ратлеф-Кальман в частной беседа и тем, что она опубликовала в своей книге, еще одна подтасовка фактов. Возможно, она просто устранила из своей книги описание беседы потому что, перед тем как опубликовать, Ратлеф-Кальман попросила Ольгу Александровну прочитать рукопись. Согласно тому, что говорил Зале, великая княгиня прочла только те отрывки, в которых упоминалось ее поездка, и она согласилась, что эти отрывки «описаны верно» {68}. Но в сочетании с другими расхождениями в записях, опровержениями, которые последовали от Зале, а также от Жильяра, с теми противоречиями, которые содержатся в ее собственных записях, – все это создает Ратлеф-Кальман репутацию лица, не заслуживающего доверия в данном деле.

Создается впечатление, особенно учитывая те слова, которые Ольга Александровна сказала Зале при прощании, что она уезжала из Берлина, не решив своих проблем. Возможно, ее сомнения так и остались при ней, но тем не менее Анастасию во фрау Чайковской она не признала. Хотя в ее душе скорее всего оставалась робкая надежда, на что она намекала в письме, которое она написала Зале, покидая Германию. В этом письме содержались такие слова: «кто бы она ни была» и «мне кажется, что она – не та, кем она сама себя считает», и оно заканчивалось двусмысленным «то, что это – не она фактом тоже считать нельзя». Из всего этого становится очевидным, что Ольга Александровна была неспособна или не хотела сразу же принимать окончательное решение, даже притом что она откровенно сомневалась, что претендентка приходится ей племянницей. Всего несколькими неделями позже она повторила эту свою позицию Джону Принсу, посланнику при американском посольстве в Копенгагене. Она сказала тогда, что ни она сама, ни супруги Жильяр «не смогли установить ее личность». Правда, Принс при этом отметил, что великая княгиня «отнюдь не бесповоротно отказывает этой женщине в ее претензиях… Она убеждена, что здесь речь идет не об умышленной попытке выдать себя за другого человека, поскольку претендентка могла много раз дать неправильный ответ на вопросы. Но в ряде случаев она не дала и правильного. Великая княгиня Ольга уехала из Берлина, так и не найдя в себе силы принять четкое и определенное решение в отношении личности фрау Чайковской, хотя сама она почти уверена, что претендентка не может быть Анастасией» {69}.