— Ну а потом все кончилось, развалились студии, денег не стало, пришлось работу искать. И главное, дом, где у меня комната была, сносить стали, пришлось обратно на Профсоюзную переселиться. Ну и на склад идти работать. Жить-то надо.

— А на студню эту уже никак нельзя вернуться? Или там уже никто не работает?

— Работают, но только совсем уже школьники, девчонки, мальчишки. На чистом энтузиазме, им там совсем гроши платят. На это нельзя прожить.

— А если б ты школьницей сейчас была, пошла бы?

— Конечно.

— Понятно. — Он, осознавая услышанное, крутанул головой.

— Да, обидно.

— Что делать, кому легко.

Она смотрела на него с каким-то благодушно-самоуверенным, беззлобным лукавством. Взяв в руки длинный узкий стакан с мартини, в котором на этот раз почему-то не было трубочки, она как-то по-бедовому, подначивающе-весело взглянула на него.

— Ну что, накатим?

Машинально он сделал глоток. Поставив на стол стакан, он, собираясь с мыслями, взглянул на нее. Она сидела напротив него, большая и разнеженная, обратив к нему веснушчато-довольное курносое лицо. С какой-то всезнающей улыбкой она смотрела на него, словно наперед что-то угадывая и чего-то ожидая от него. Лицо ее казалось ему светящимся, и вся она как будто светилась добротой и любовью, какой-то всеобъемлющей, непутево-безадресной, бездумно, без разбора раздающей тепло во все стороны. Остановившиеся на нем глаза ее, мягко, затаенно сияя, согревали его. Шевельнувшись, она подвинулась на стуле, закинув ногу на ногу. Белое широкое колено ее, взошедшее из-за края стола, словно погрузило его в еще одно облако тепла и сияния. Встретившись с ней взглядом, он, внутренне приподнимаясь, словно всеми чувствами надвинулся на нее:

— Наташа, я хочу поговорить с тобой.

Она, прямо глядя на него, ждуще улыбнулась.

— Угу.

Секунду он медлил, словно пропуская через себя то тягучее, томяще-созревшее, что хотел передать ей. Переполненный этим чувством и в то же время понимая, что должен сейчас перебороть это и говорить очень просто и ясно, подняв глаза, он чуть подался к ней.

— Наташа, я тебе передать не могу, насколько мне приятно твое общество. Я в третий раз тебя вижу и все еще поверить не могу. Я поверить не могу, что такое совершенство возможно, что такая женщина вообще может существовать. — Остановившись, чувствуя, что говорит не совсем то, что хотел, что надо быть более прямым и внятным, он вновь поднял на нее глаза.

— Понимаешь, ты мне настолько физически приятна, я даже не о сексе сейчас говорю, хоть я тебя хочу, но мне приятно просто быть рядом с тобой, сидеть рядом с тобой. От тебя теплое сияние исходит. Я понимаю, что ты совершенство, что это что-то невероятное, что другой такой нет. Если б это зависело от меня, я б хотел лечь с тобой в постель и больше вообще не вставать — и считал бы, что жизнь удалась. Говорят, желанием оскорбить нельзя — от всей души надеюсь, что это так, больше всего я боюсь, что ты поймешь это как неуважение к тебе. Ничего этого нет. Я ничего не скрываю, я хочу близости с тобой — физической, телесной, любой. Если ты удостоишь меня своим вниманием, это будет огромная честь для меня. Это все, чего я хочу. — Он помедлил, колеблясь, но все же поднял на нее глаза снова. — А если ты еще позволишь мне материально тебя поддержать, то это будет еще одна огромная честь для меня.

Остановившись, он ждуще посмотрел на нее.

Слушавшая его с какой-то блуждающе-лукавой улыбкой, она, сияюще-теплыми глазами открыто глядя на него, медленно помотала головой.

— Нет.

— Что нет?

— Не будет поддержки.

— Но почему?

— Потому что не будет. Не надо.

— Но мне же это так легко…

Она помотала головой еще раз.

— Нет.

— Ты уверена?

— Да.

— Хорошо. — Чувствуя, что наткнулся на что-то важное для нее, он кивнул. Не уловивший для себя, как понимать ее ответ, не уверенный, смог ли достучаться до нее, он словно вдогонку к сказанному с надеждой взглянул на нее.

— Я понимаю, что ты красавица, но не в этом дело. Я что-то другое почувствовал. Я впервые увидел женщину, с которой я мог бы жить, понимаешь?

Она, казалось, радовавшаяся вместе с ним и одновременно словно захваченная врасплох его напором, еще не затруднившая себя мыслями о том, как это все понимать, все с той же загадочной улыбкой глядя на него, кивнула.

— Угу.

Им, не дожидаясь заказа, принесли еще мартини.

Инстинктивно чувствуя, что не должен сейчас ни о чем спрашивать, он с каким-то летящим ощущением в душе, словно внутренне махнув на все рукой, ищуще взглянул на нее.

— А у меня чего только в жизни не было до того, как я встретил тебя. Я ведь радиоэлектронщик, наши объекты всегда где-нибудь у черта на рогах. Где я только не был. И на севере, и на юге, и в горах с парашютом прыгал — меня вместе с аппаратурой выбрасывали, и за границей пару раз был — помогали разным там борющимся народам. Как-нибудь потом, я надеюсь, я тебе расскажу, это все очень смешно. — Он махнул рукой. — Я человек в общем спокойный, особых приключений не искал, но все равно, так уж случилось, сам на все это напрашивался.

Она с веселым интересом в глазах, потягивая из трубочки мартини, посмотрела на него.

— А почему?

Он, усмехнувшись, махнул рукой.

— Ты не представляешь, какой затхлой была жизнь в восьмидесятые годы. Ничего не происходило, работа и телевизор. Школьные приятели, встречаясь, спрашивали друг друга: «Ты еще не женился?» — не потому, что интересовались личной жизнью друг друга, а потому, что это было последнее событие, которое еще могло в жизни произойти. Хотелось хоть как-то уйти от этого. Слава богу, у нас еще работа такая, от чего все отказывались, я на все соглашался.

— А потом?

— А потом времена изменились, все бросились деньги зарабатывать, ну и я тоже, хоть какое-то содержание в жизни появилось. Рентабельность у нас, правда, не самая высокая, но идти торговать, как все, очень уж не хотелось, не хотелось профессию менять. Я все-таки люблю свою работу.

Он любяще посмотрел на нее.

— Расскажи о себе.

— Обо мне? — Она как-то удивленно-озадаченно задумалась со стаканом в руке. — А чего обо мне рассказывать? Живу на Профсоюзной.

— С родителями?

— Нет. — Она помотала головой. — Родители разъехались.

— То есть как?

— Ну так, развелись и разъехались два года назад. — Она, поблескивая глазами, словно делясь любовью, открыто посмотрела на него. — Отец, он бульдозерист, на заработки уехал, у них бригада, по всей стране колесят, сейчас где-то на буровой, в России. А мать к своим родителям в Донецк уехала, на Украину. Хотела меня с собой забрать, но я тогда еще на студии работала, не хотела работу бросать. Сейчас опять замуж вышла.