– Я пошел, – сказал Сол. – Советую тебе поменьше о нем думать и побольше думать о работе. Кстати, ты нашла себе место?

– Место? Нет, не нашла. Завтра хочу пойти в соседнюю школу. Вдруг там нужен преподаватель литературы?

Сол приостановился.

– Так не делается. Ты кого-нибудь там знаешь? Рекомендации у тебя есть?

– Нету рекомендаций. И никого я там не знаю.

Раздался телефонный звонок, и Лиля, вспыхнув, побежала к телефону, но тут же вернулась.

– Реклама.

– Не примут, – заключил Сол, глядя на ее расстроенное лицо. – Тогда возьму тебя к себе подавать ведра с краской. (Не выйдет. Галя не даст!)

– А я верю в удачу! – неожиданно звонким голосом проговорила Лиля. – Вот надену завтра красные туфли на каблуках и пойду!

– Ну, если на каблуках, да еще красные, – то другое дело.

– Сол?

– Ну?

– Я просто так, не обижайся на меня и не обращай внимания на мои глупости.

– Да что ты, Лиля! Я перед тобой, как перед Спинозой. Ты умница, а я блуждаю в потемках. Одна интуиция, как у собаки.

– Сол?

– Да?

– Нет, ничего. Спасибо, что навестил. Вот тебе вкусная шоколадная конфетка.

Он взял конфету и положил в карман куртки.

– Отдам Андрею.

Она хотела чмокнуть его в щеку, но он сердито уклонился.

Вышел. Ноги дрожали. Что это с ней? И зачем она его испытывает? Он тоже не железный!

Срок, как говорится, настал. Сол упаковал портрет, постоял с ним немного в мастерской и вышел на улицу. Лето разгоралось. Солнце еще светило слабеньким светом, но скоро, по обыкновению последних лет, раскалится. Природа не знала пощады, свирепела в ответ на человеческие измены.

Он сел в машину. И снова помедлил, словно забыл, куда ехать. Он и впрямь забыл. Какие-то смутные чувства одолевали. Наконец завел мотор и тронулся. Они договорились встретиться в кафе на Тверской. Он отдаст картину, покупатель – деньги. А пересчитывать их он не намерен. Или попросить положить на его счет в банке?

Банкир уже сидел в кафе, и Сол издалека увидел его холеное лоснящееся лицо. Совершенно спокойное. Что ему этот портрет? Какая-то игра с живой человеческой личностью. Ах, тебе это дорого? Но ты все равно сломаешься, все равно продашь! Какие у него еще могут быть резоны? Не любовь же к живописи?

Банкир оглянулся на Сола и со спокойным важным выражением лица помахал рукой. Слуга явился. Принес добычу. И он сейчас совершит свою сделку. Дьявольскую.

Сол сам не понял, что произошло. Он развернулся, крепче сжал упакованную картину и покинул кафе.

Сел в машину. Сердце выпрыгивало из груди. Кажется, он совершил поступок. Вот уж, должно быть, недоумевает клиент!

Раздался звонок мобильного.

Бешеный шепот.

– Вы что, раздумали? Я сразу понял, что вы не деловой человек, но чтобы уж до такой степени!

– И даже больше! – прошипел Сол в трубку не менее яростно. – Больше, чем вы способны предположить.

Домой! Он едет домой, то есть в свою мастерскую, которая заменяет ему дом.

Поставив в угол упакованную картину, он набрал мобильный Ноны. Та была в это время на службе. Он попросил у нее телефон психованного братца, та удивилась, но дала. Брат тоже был на службе в своем банке, но обещал забежать в обеденный перерыв. Через пятнадцать минут.

– А для чего? – недоверчиво спросил он.

– Узнаете.

Сол уже не сомневался. Он отдаст портрет тому, кому он скрасит жизнь. Бедолаге, от которого отвернулась даже мать.

– Не пробовали с матерью помириться? – тут же и довольно бестактно начал Сол, впустив соседа.

– А, это Нонка нажужжала! – зло пробормотал Олег. – Вы ее меньше слушайте, она вам напоет. И мать с ней в один голос. Все время учат меня жить. Я для них неудачник, простофиля, нюня. Разве правильно, когда мать ни в чем не поддерживает сына?

Сол промолчал. Он тоже считал, что неправильно. Но кто разберется в чужом семейном клубке? Он и сам в своем не может разобраться!

– Зачем звали? – спросил Олег, косясь на дверь. – Говорите скорее. Я пойду хоть что-нибудь съем в кафе. Утром проспал и не успел позавтракать.

Сол показал на стоящую в углу завернутую картину.

– Ваша. Дарю.

– То есть как? – взвился Олег. – Это вы мне портрет дарите? Но я ведь хотел заплатить! Я могу частями…

– Вы, конечно, можете, но и я… Могу я исполнить свой каприз? Не надо мне портить настроение. Надоели мне вечные разговоры и мысли о деньгах. Могу я подарить свою картину? Могу или не могу?

– В принципе, конечно, можете…

– Вот я и дарю.

Олег смутился, просиял, нахмурился. Сделал движение к картине, потом отступил к двери, словно приготовился бежать.

– Это вы из жалости? Из жалости и презрения ко мне, да? Или, может, из-за Нонки? Я догадываюсь, что у вас роман. Скажите мне честно!

– А я всегда говорю честно! Я уже ответил – это мой каприз. Я это делаю не для вас, а для себя. Доказываю самому себе, что еще не стал винтиком.

Он подошел к столу и поймал на плеере нечто афро-американское, бурное и дикое. В самый раз для них.

– Не хотите попрыгать? Вы давно в последний раз прыгали? В школе это называлось – беситься.

И чудо – они, два взрослых, невеселых мужика, запрыгали в диком танце. Олег схватил картину и скакал, прижимая ее к груди.

В разгар танца он вдруг подскочил к окну и стал вглядываться.

– Это, кажется, Лилия Михайловна куда-то пошла, – проговорил он, еще задыхаясь от непривычной встряски. Картину он осторожно поставил рядом с собой, у окна.

– Лиля? Постойте, я возьму бинокль.

Сол взял со стола бинокль и навел его на улицу. И в самом деле увидел Лилю. Она решительным шагом, правда, порой слегка подпрыгивая, шла куда-то в сереньком коротком платьице и в красных туфлях на высоких каблуках.

– Как гусь! – рассмеялся Сол. – И куда ей на каблуках? Она и без каблуков постоянно спотыкается.

Сосед взглянул на него глазами, в которых еще горел восторг, явно не слыша его слов.

– И надо же, опять как совпало! Вы мне дарите портрет, а тут и сама Лилия Михайловна! Благоговею!

– Чушь, чушь! Нормальная женщина. Идет устраиваться на работу в школу. Что вы себе опять придумали? Погодите, погодите…

Сол зачем-то навел бинокль на кусты, росшие вдоль дороги, и ему показалось, что он видит прячущуюся за кустами темную фигуру человека, которого он видел однажды в лифте.