Я был совершенно потрясен. Никогда раньше мне не приходилось видеть отца таким расстроенным. Он был не из той породы людей, что мгновенно впадают в депрессию или истерику. Так кто же эта женщина, которая известна ему и совсем, оказывается, неизвестна мне? Почему он назвал ее миссис Уинслоу, да еще Бартоломью Уинслоу – полным именем моего брата Барта? Если она и в самом деле настоящая бабушка моего сводного брата, значит Барт не сын Пола, второго мужа мамы?

А папа тем временем продолжал вопрошать:

– Отчего же, миссис Уинслоу, отчего? Или вы полагали, что сможете спрятаться здесь, по соседству с нами? Как вы непредусмотрительны: ведь даже ваша манера сидеть и держать голову выдает вас. Разве вы себя еще не исчерпали в своей злобе ко мне и к Кэти? Да, вы на этом не остановитесь! Мне следовало догадаться, кто искушает Барта и что стоит за его диким поведением! Что вы сделали с нашим сыном?

– Нашим сыном? – переспросила она. – Вы имеете в виду – с ее сыном?

– Мама! – вскрикнул отец и тут же, спохватившись, виновато взглянул в мою сторону.

Я во все глаза смотрел на них и думал, как это все странно и удивительно. Значит, это его мать; в таком случае она действительно бабушка Барта. Но тогда почему она миссис Уинслоу? Если она его мать и мать Пола, тогда она должна быть миссис Шеффилд – ведь так?

Теперь заговорила она:

– Сэр, мои перстни вовсе не так уж исключительны. Барт рассказал мне, что вы ему на самом деле не отец, поэтому прошу вас покинуть мой дом. Обещаю вам больше не заманивать сюда Барта. Я никому не хочу причинить вреда.

Мне показалось, что она на что-то намекает отцу взглядом. Наверное, они не хотели о чем-то говорить в моем присутствии.

– Дорогая моя мама, ваша игра сыграна.

Она всхлипнула и закрыла лицо руками. Не обращая внимания на ее слезы, отец резко спросил:

– Когда вас отпустили врачи?

– Прошлым летом, – прошептала она. Руки ее были судорожно сжаты. – Еще перед тем, как поселиться здесь, я поручила моим поверенным помочь вам с Кэти приобрести дом и землю по вашему выбору. Моя помощь должна была быть анонимной, я знала, что вы не примете ее.

Папа почти упал в кресло и тяжело оперся локтями о колени. Но почему, почему он не радуется, что его мать выпустили оттуда? Она теперь живет по соседству, и он всегда может навестить ее. Разве он не любит свою мать? Или он боится ее нового сумасшествия? Или он думает, что Барт унаследовал от нее это… или что она может заразить Барта своим сумасшествием, словно какой-то инфекцией? А почему ее не любит моя мама? Я переводил взгляд с одного на другую, ожидая найти ответы на мои молчаливые вопросы, и больше всего я боялся узнать, что отцом Барта был вовсе не Пол.

Когда отец поднял голову, я увидел на его лице незнакомые мне прежде глубокие морщины, морщины горя и усталости.

– Никогда, будучи в добром здравии и уме, я не смогу снова назвать вас матерью, – глухо сказал он. – Если вы помогли нам с Кэти поселиться здесь, благодарю вас. Но завтра же на нашем доме будет вывешена табличка «Продается», и мы уедем отсюда навсегда, если только вы не уедете прежде. Я не позволю вам отвращать моих сыновей от их родителей.

– Их родительницы, – поправила она его.

– От их единственных родителей, – еще раз подчеркнул он. – Мне надо было предусмотреть, что вы найдете нас. Я позвонил вашему врачу, и он ответил, что вас отпустили, но отказался сказать, куда вы уехали и когда.

– Но куда еще мне деваться? – жалобно вскрикнула она, ломая свои унизанные кольцами пальцы.

Я бы мог поклясться, что она любит его, – об этом говорил каждый ее взгляд, каждое слово.

– Кристофер, – плача, взмолилась она, – у меня нет друзей, нет семьи, даже дома; мне некуда поехать, кроме как к тебе и твоей семье. Все, что мне осталось в жизни, – это ты, Кэти и ее сыновья – мои внуки. Ты хочешь отнять у меня и это? Каждую ночь я на коленях молюсь, чтобы вы с Кэти простили меня, взяли меня к себе и любили, как когда-то ты любил меня.

Казалось, отец сделан из стали, так он был неумолим, а я вот-вот готов был заплакать.

– Сын мой, мой возлюбленный сын, возьми меня к себе, скажи, что ты опять любишь меня. Но если ты не можешь этого, то хотя бы позволь мне остаться здесь и изредка видеть моих внуков.

Она ждала его ответа. Он молча отказал ей. Тогда она продолжила:

– Я надеюсь, ты снизойдешь к моим мольбам, если я пообещаю никогда не показываться ей на глаза, поклянусь, что она не узнает, кто я такая. Ведь я видела ее, слышала ее голос; я пряталась за стеной и слушала ваши голоса. Мое сердце готово было разорваться, мне до боли хотелось обнять вас, быть с вами. Слезы душат меня, мне хочется закричать о том, как я виновата перед вами и как раскаиваюсь! Я так раскаиваюсь!

Он продолжал отчужденно молчать; взгляд его был холоден, как у профессионального медика перед больным.

– Кристофер, я с радостью отдала бы десять лет оставшейся мне жизни, если бы смогла исправить то зло, что причинила вам! Я отдала бы еще десять лет просто за то, чтобы быть в вашем доме и лелеять моих внуков!

Слезы стояли не только в ее глазах, но и в моих. Сердце мое разрывалось от жалости к ней, хотя из ее слов я понял, что мама с папой ненавидели ее не напрасно.

– Ах, Кристофер, неужели ты не понимаешь, что значат эти черные лохмотья? Я потеряла свое лицо, свою фигуру, я скрываю свои волосы, только чтобы она не узнала меня! Но все это время я молюсь и продолжаю надеяться, что когда-нибудь вы оба простите меня и примете меня в семью! Пожалуйста, умоляю, примите меня как свою мать! Если ты снизойдешь ко мне, то и она когда-нибудь!

Как он мог спокойно слушать эти душераздирающие мольбы? Как можно было не почувствовать жалости к ней? Я и то плакал.

– Кэти никогда не простит вас, – бесцветным голосом ответил папа.

Как ни странно, она радостно вскрикнула:

– Значит, ты меня прощаешь? Пожалуйста, скажи мне это!

Я весь дрожал от ожидания: что он ответит?

– Мама, как я могу сказать, что прощаю вас? Тогда я предам Кэти, а я никогда не сделаю этого. Мы всю жизнь вместе, вместе нам и умирать, а если мы не правы, то и быть неправыми нам вместе. А вам судьбой суждено быть виноватой и поэтому – одинокой. Ничто не может извинить смерть; оживить вновь нельзя. И каждый день, что вы проживете по соседству, нанесет еще больший урон будущности Барта. Вы знаете, что он уже угрожает нашей приемной дочери Синди?

– Нет! – вскрикнула она, так тряся головой, что вуаль упала с ее лица. – Барт не сделает ничего дурного.

– Вы так уверены? Но он отрезал ребенку волосы ножом, понимаете вы это, миссис Уинслоу? И матери своей он тоже угрожает.

– Нет! – еще более страстно закричала она. – Барт любит ее! Я занимаюсь воспитанием Барта, потому что ему недостает внимания родителей; вы оба слишком заняты своей профессиональной жизнью, вы не видите, как он страдает. А я отвечаю на его любовь. Я стараюсь восполнить ему недостаток материнской любви и ласки. Я сделаю все, чтобы он был счастлив. И если он счастлив от моей ласки и моих подарков, то какой вред я могу причинить ребенку? Кроме того, известно, что если у ребенка есть все сладости, какие он пожелает, то рано или поздно они ему надоедают. Когда-то я сама была в этом возрасте, любила мороженое, пирожные, пирожки, конфеты… а сейчас я могу и вовсе обходиться без них.