«Что такое „хитросплетения“, мама?» – спросил я, когда однажды она заметила, что у Джори дар разбираться во всех хитросплетениях танца.

«Сложности», – ответила она сразу, как будто носила при себе словарь.

Словари всегда окружали ее: маленькие, большие, средние и один толстенный словарь, который даже стоял на особой вертящейся подставке.

С тех пор я учил свои ноги разбираться в хитросплетениях. Вот и сейчас я незаметно проскользнул за спиной у папы, который никогда не имел привычки оглядываться. Я всегда внимательно изучал обстановку, оглядывался через плечо, смотрел то направо, то налево. Проклятый шнурок! Я упал, зацепившись за него. В который уже раз! Но если папа и услышал мой слабый вскрик, он все равно не оглянулся. А ведь секретные дела надо делать тайно, как шпионы. Или воры, охотники за драгоценностями. У богатых женщин всегда много драгоценностей. Надо бы попрактиковаться, пока она рассусоливает там со своим сыночком, уважаемым доктором, все плачет и умоляет простить ее, сжалиться, полюбить снова и взять к себе. Как это все противно. Теперь я не особенно любил папу, если вспомнить, что я чувствовал к нему до того, как он спас мою ногу от «ампутации». Папочка собирается отнять у меня единственную родную бабушку! У кого из мальчишек еще есть такая богатая бабушка, что, только заикнись, она тебе все отдаст?

– Куда это ты идешь, Барт? – Джон Эймос возник из ниоткуда, блестя в темноте глазами.

– Не твое поганое дело! – отрезал я, как сделал бы Малькольм.

Дневник Малькольма, как всегда, был у меня с собой, под рубашкой. Красная кожа его обложки прилипла к моей груди. Я учился извлекать выгоду из ярости.

– Твой отец здесь, разговаривает с бабушкой. Спрячься-ка там и запоминай каждое сказанное ими слово, а потом все расскажешь мне. Ты понял?

Понял. Он-то, конечно, и сам будет подглядывать в дверь, я знаю. Но он ничего не услышит. А я не пропущу ни одного слова, будьте уверены. Не может сам ни нагнуться, ни поднять то, что уронил. А туда же, командует.

– Барт! Ты слышал, что я сказал? Какого черта ты пошел на черную лестницу?

Я обернулся и пристально поглядел на него. Стоя на пятой ступеньке, я был выше его.

– Сколько тебе лет, Джон Эймос?

Он пожал плечами и нахмурился:

– Зачем тебе знать?

– Просто не видел никого дряхлее тебя.

– Бог накажет того, кто не почитает старших.

Он щелкнул зубами. Звук был такой, как будто тарелки сбросили в раковину.

– Я сейчас даже выше, чем ты.

– Во мне шесть футов роста – или было, во всяком случае. Тебе, малец, никогда не вырасти таким, разве что ты все время будешь стоять на лестнице.

Я прищурил глаза, чтобы сделать взгляд таким, как у Малькольма.

– Придет день, Джон Эймос, когда я перерасту тебя. Ты на коленях приползешь и будешь просить меня: «Пожалуйста, сэр, будьте добры, сэр, избавьте меня от этих проклятых мышей на чердаке». И я скажу: «Как я могу быть уверен в том, что ты достоин моего доверия?», а ты скажешь: «Я буду служить вам до последнего, даже когда вы сойдете в могилу».

Моя речь вызвала у него лукавую улыбку.

– Барт, ты вырастешь таким же умным, как твой великий дед Малькольм. Отложи все, что ты собираешься делать, Барт. Иди к ним и выслушай все, что они скажут. Каждое слово. А потом приди и перескажи мне.

Как настоящий шпион, я прокрался через кухонный лифт, замаскированный красивой восточной ширмой. Оттуда я проскользнул за кадушки с пальмами.

Ну конечно же, я так и знал. Все одно и то же. Бабушка умоляла, папа отказывал. Я уселся поудобнее и достал пачку самокруток. Когда жизнь становится невыносимой, как сейчас например, сигареты помогают. Ничего не делать, только слушать. Настоящие шпионы не говорят ни слова. А мне страшно хотелось действовать.

Папа хорошо выглядел в своем светло-сером костюме. Я бы хотел так выглядеть, когда вырасту, но я не смогу. У меня нет этого дара – хорошо выглядеть. Я вздохнул: на самом деле мне хотелось быть его сыном.

– Миссис Уинслоу, вы пообещали мне уехать, но я не вижу ни одной упакованной коробки. Прошу вас, для блага Барта, для его душевного здоровья, для блага Джори, если вы действительно любите его, и главным образом для Кэти, – уезжайте. Уезжайте в Сан-Франциско. Это недалеко. Клянусь, что навещу вас, как только смогу. Я найду возможность посещать вас так, чтобы Кэти и не заподозрила.

Надоело. Что он заладил об одном и том же? Какое ему дело, что мама думает и говорит о его матери? Если бы я был таким дураком, чтобы жениться, я бы велел своей жене принять мою мать или убираться ко всем чертям. Катись ко всем чертям, как сказал бы Малькольм.

– О, Кристофер, – снова расплакалась она, вытирая слезы бесчисленными шелковыми платочками. – Я бы хотела, чтобы Кэти простила меня и чтобы я смогла занять какое-то место в вашей жизни. Я не уезжаю, потому что жду, когда она поймет, что я не причиню никому зла… я здесь для того, чтобы дать вам все, что смогу.

Папа горько усмехнулся:

– Предполагаю, вы снова говорите о деньгах и вещах. Но это не то, что нужно ребенку. Кэти и я сделали все, что в наших силах, чтобы Барт чувствовал, как его любят, как в нем нуждаются, но он не понимает моей ответственности за него. Он совершенно не ориентируется в жизни: что он в семье, кто он, куда он идет? У него нет никаких склонностей, он не сделает карьеры, как Джори, карьеры, которая обеспечила бы ему будущее. Сейчас он мечется, ищет себя, а вы не сможете ему в этом помочь. Он очень замкнут, никого не пускает в свой внутренний мир. Он и обожает, и мучает мать. Он ревнив: думает, что она любит Джори больше, чем его. Он осознает, что Джори более воспитан, красив, талантлив, а главное, более ловок в общении. Барт же не преуспел ни в чем, кроме больших претензий. Если бы он доверился нам или своему психиатру, ему можно было бы помочь, но он никому не доверяет.

Я сидел и молча вытирал слезы. Так горько слышать, как о тебе говорят: конечно, кое-что правда, но кое-что совсем не правда. Я не такой, а они так уверены, что знают меня. Ничего они не знают. Откуда им знать?

– Вы что-нибудь слышали из того, что я только что сказал, миссис Уинслоу? – закричал вдруг папа. – Барт ненавидит свой нынешний имидж беззащитного ребенка, а дело в том, что у него нет ни умения, ни ловкости, ни авторитета. Поэтому он черпает все, чего ему недостает, из книг, из телевизионных шоу, даже из наблюдений за животными: то он изображает волка, то собаку, то кошку.

– Но почему, почему? – простонала она.

Он рассказал все мои секреты. А рассказанный секрет не имеет никакой ценности, вот так.

– Вы не понимаете? Даже не догадываетесь? В доме тысячи фотографий отца Джори, и ни одной – отца Барта. Ни одной.

Это так поразило ее, что она встала. И страшно рассердилась:

– А с какой стати ему иметь фотографии отца? Или это моя вина, что мой второй муж не дал ни одной фотографии своей любовнице?