Профессор Джадид посмотрел в окно. Мы находились на границе нижнего города. Залитые розоватым светом раннего вечера здания казались яркими и нарядными, словно их построили из элементов детского конструктора «Лего». Протекавшая внизу река в лучах закатного солнца отливала золотом и выглядела так, будто еще хранила тепло осени, хотя ее поверхность уже начала подмерзать.

— Ваше предложение необходимо обдумать. Прежде всего мне бы не хотелось, чтобы наш факультет в какой-то мере пострадал от того, что вы затеваете. А ведь вы затеваете самое настоящее публичное расследование, учитывая число ваших читателей.

— Число моих читателей не имеет к этому делу никакого отношения, — сказал я, возможно, чуть более резко, чем следовало. — Этой историей заинтересовался один издатель из Бостона. Если работа будет продвигаться успешно, у меня появится перспектива перебраться в Бостон.

— Прекрасная новость. Получить в вашем возрасте место репортера в престижной газете большого города — это удача, причем немалая. Позвольте в этой связи наградить вас соответствующими случаю поздравлениями, а также бокалом бренди. — И он просигналил стоявшей в баре Мауре. — Возможно, сейчас не время и не место об этом говорить, но мне всегда казалось, что вы относитесь к тому типу молодых людей, которые одновременно и амбициозны, и напуганы собственными амбициями. Это соответствует действительности?

— Если честно, не знаю. Вы сказали «напуган»? Это вряд ли. Мне нравится делать свою работу хорошо.

— Разумеется. Кто бы в этом усомнился? Я просто хочу вам напомнить, что амбиции надо держать под контролем, поскольку они, вырвавшись из узды, могут навредить не только своему обладателю, но и окружающим. Иными словами, делайте свое дело хорошо, но не забывайте и об этической стороне проблемы. Возможно, вам следовало бы проконсультироваться по этому вопросу с мисс Парк.

— С Мией? Кстати, как она вам?

— Одна из самых одаренных студенток, каких мне только выпало счастье учить. И одна из самых заядлых спорщиц. Не обижайтесь, но я никогда не мог понять, что вас связывает.

Я рассмеялся.

— Не вы один. Думаю, дружить нам было куда легче, нежели поддерживать статус влюбленной пары. Впрочем, я не видел ее уже, наверное, год.

— Что ж, люди встречаются и расходятся. Так бывает. Помнится, вы упоминали об учительнице музыки, и поскольку при этом покраснели, я позволил себе предположить, что она совершенно особенная девушка. В таком случае позвольте пожелать вам удачи в ухаживаниях.

— Благодарю вас.

— Ну а теперь, прежде чем бросить вызов судьбе и выйти в этот зимний вечер, мы должны произнести еще один тост. Завершающий. Не следует ли нам выпить за мрачных, таинственных и, возможно, преступных профессоров, преследующих ужасные цели и тем самым невольно способствующих блистательным карьерам молодых репортеров? Нет, так не пойдет. Малость длинновато. Кроме того, нам нужен общий тост и за репортеров, и за профессоров. Итак — за новые открытия!

За это мы и выпили.

Когда я ехал назад по окрашенным закатными лучами улицам, чьи очертания смягчал подступавший сумрак, в голове роилась тысяча самых разных вопросов: как и для чего Пюхапэев встретился с Сиклем? Можно ли верить рассказу профессора Джадида о «заговоре молчания» профессора Кроули? А если можно, то как подтвердить это фактами? Что узнал об этом деле Джо Джадид и почему он проявляет интерес к расследованию, затеянному мелким провинциальным журналистом?

Один вопрос, однако, представлялся мне наиболее важным из всех: свободна ли сегодня вечером Ханна?

Вслед за деградацией и распадом наступила смерть короля; когда королева, обильно лия чистые и возвышенные слезы печали, стала обмывать изуродованное, изломанное и ставшее отныне бесполезным тело своего господина, тогда — О Боже! — Христос заметил сии слезы и сделал их источником возрождения, при сем король, освободившись от земных страданий, а также невзгод и волнений быстротекущей жизни, трансформировался в то, что не имеет себе равных.

Джон Фоксвем. О редких и удивительных вещах

Дребезжа всеми своими сочленениями, рахитичный серебристый автобус медленно полз по многолюдной Прагас-иела, извергая из выхлопной трубы частицы сажи и клубы черного вонючего дыма. Автобусный клаксон стенал на высокой ноте, напоминая протестующие крики гуся, заключенного где-то внутри двигателя. Водитель жал на клаксон, как на ключ аппарата Морзе, извлекая из него попеременно то короткие, то более продолжительные стоны; эффект был скорее комический, нежели впечатляющий и действенный.

Прежде чем отъехать от отеля «Латвия» — государственной гостиницы в виде чудовищного бетонного куба, предоставлявшей максимум удобств тараканам и мелким грызунам и почти никаких людям, — водитель «починил» на ветровом стекле дворники, которые ночью замерзли и теперь отказывались служить. Использовав каблук своего ботинка в качестве молотка и разбитую пивную бутылку вместо стамески, он выколотил из наружных узлов смерзшуюся грязь и освободил дворники. Возможно, он дал им слишком большую свободу, поскольку теперь они с удвоенной скоростью елозили по ветровому стеклу, сталкиваясь со звуком, похожим на аплодисменты, как бы приветствуя усилия водителя, который, руководствуясь в основном шоферским инстинктом, вслепую стремился занять свободное место на автобусной парковке.

Пассажиры, выходившие из автобуса, благодарили водителя за поездку. Советские граждане никогда не делали ничего подобного, но эти были англичанами. Они покидали салон в строгом порядке, на манер похоронной процессии, выделяясь из окружающей толпы своими непривычными для взгляда бежевыми макинтошами, серыми кепи, коричневыми и ядовито-зелеными шарфами, высокими резиновыми ботами и веретенообразными зонтиками. Гид и водитель сошлись на том, что это была одна из самых приятных поездок. Слава Богу, никаких тебе пьяных рабочих из Красноярска, задиристых старушек из Петрограда, руководящих московских «товарищей», решивших посетить провинцию. Туристы были вежливыми, покладистыми и доброжелательными людьми, с широкими лошадиными улыбками. Они приехали из Айлингтона или Джеррико, чтобы провести зимние каникулы (никто из них не называл их рождественскими) в райских условиях социалистической Латвии.

Гид потной пятерней откинул упавшие на лоб волосы, громко откашлялся и выхаркнул комок слизи на пол автобуса, прежде чем выйти.

— Следуйте за мной! — сказал он, вставая во главе группы туристов и раскрывая свой красный зонтик. — Сейчас мы отправимся на знаменитый Рижский центральный рынок, где можно купить продукты и товары, производимые в Советском Союзе — государстве рабочих и крестьян. Пройдите в этом направлении, пожалуйста.

Когда гид повернулся, один из британцев взял его под руку и что-то прошептал на ухо. Он единственный в этой компании англичан обладал познаниями в русском языке и был лет на двадцать моложе самого молодого из них. На равнодушном лице гида мелькнуло озабоченное выражение; он инстинктивно оглянулся через плечо, пытаясь понять, не слышал ли кто-нибудь вопроса, заданного ему молодым человеком. Судя по всему, никто ничего не слышал.