Всего ужаснее то, что они совершенно правы, ибо раз с гордостию назвав себя европейцами, мы тем самым отреклись быть русскими. В смущении и страхе перед тем, что мы так далеко отстали от Европы в умственном и научном развитии, мы забыли, что сами, в глубине и задачах русского духа, заключаем в себе, как русские, способность, может быть, принести новый свет миру, при условии самобытности нашего развития. Мы забыли, в восторге от собственного унижения нашего, непреложнейший закон исторический, состоящий в том, что без подобного высокомерия о собственном мировом значении, как нации, никогда мы не можем быть великою нациею и оставить по себе хоть что-нибудь самобытное для пользы всего человечества. Мы забыли, что все великие нации тем и проявили свои великие силы, что были так «высокомерны» в своем самомнении, тем-то именно и пригодились миру, тем-то и внесли в него, каждая, хоть один луч света, что оставались сами, гордо и неуклонно, всегда и высокомерно самостоятельными.

Так думать у нас теперь и высказывать такие мысли значит обречь себя на роль пария. А между тем главнейшие проповедники нашей национальной самобытности с ужасом и первые отвернулись бы от нечаевского дела. Наши Белинские и Грановские не поверили бы, если б им сказали, что они прямые отцы Нечаева. Вот эту родственность и преемственность мысли, развившейся от отцов к детям, я и хотел выразить в произведении моем. Далеко не успел, но работал совестливо.

Мне льстит и меня возвышает духом надежда, что Вы, государь, наследник одного из высочайших и тягчайших жребиев в мире, будущий вожатый и властелин земли Русской, может быть, обратите внимание на мою попытку, слабую — я знаю это, — но добросовестную, изобразить в художественном образе одну из самых опасных язв нашей настоящей цивилизации, цивилизации странной, неестественной и несамобытной, но до сих пор еще остающейся во главе русской жизни.

Позвольте мне, всемилостивейший государь, пребыть с чувствами беспредельного уважения и благодарности Вашим вернейшим и преданнейшим слугою».

История Нечаева — террориста, нигилиста, убийцы по идейным соображениям, была в то время у всех на слуху. Учитель по образованию, Сергей Нечаев с осени 1868 года вел революционную пропаганду среди студентов Санкт-Петербургского университета и медицинской академии.

После студенческих волнений в феврале 1869 года он уехал за границу. Там сошелся с Бакуниным и Огаревым. Получил через Огарева от Герцена деньги (из так называемого «Бахметьевского фонда») на дело революции.

В сентябре 1869 года вернулся в Россию и основал революционное «Общество народной расправы», имевшее отделения в Петербурге, Москве и других городах. Для того чтобы продемонстрировать власть и волю, убил студента Ивана Иванова. Сам Нечаев успел бежать за границу, но его товарищи были найдены и преданы суду.

Нечаев — автор «Катехизиса революционера», один из параграфов которого гласит, что революционер «презирает общественное мнение. Он презирает и ненавидит во всех ея побуждениях и проявлениях нынешнюю общественную нравственность. Нравственно для него все, что способствует торжеству революции. Безнравственно и преступно все, что мешает ей».

В 1872 году швейцарское правительство выдало Нечаева России как уголовного преступника. После суда он был отправлен в Петропавловскую крепость, где и провел остаток дней.

Нечаев стал прототипом Петра Верховенского в романе Федора Михайловича Достоевского «Бесы».

Свое первое письмо великому князю Александру Александровичу Достоевский написал в конце 1871-го — начале 1872 года. Мысль написать цесаревичу была подсказана ему князем В. П. Мещерским, с которым Достоевский сошелся осенью 1871 года и «среды» которого стал посещать в начале 1872 года.

Великий князь Александр Александрович познакомился с творчеством Ф. М. Достоевского в конце 1860 года. Он с большим интересом прочитал роман «Преступление и наказание» и даже посоветовал прочитать его цесаревне Марии Федоровне.

Конечно же, новое произведение Федора Михайловича заинтересовало цесаревича. В романе «Бесы» Александр Александрович отметил точное предвидение писателем судьбы России в том случае, если к власти придут те, кто готовил ее гибель, — Петр Верховенский и его сообщники из «Тайного общества» с «центральным комитетом» в Женеве, с их заветными планами в отношении русского населения: «Все рабы в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное — равенство мы пустим пьянство, сплетни, донос; мы пустим неслыханный разврат народ пьян, матери пьяны, церкви пусты, разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, жестокую, самолюбивую мразь — вот чего надо!..»

Цесаревич знал, что между обер-прокурором Синода Константином Петровичем Победоносцевым и бывшим каторжником Федором Михайловичем Достоевским существует привязанность, которая казалась удивительной для многих современников. Но не для цесаревича. Дружба и идейная близость этих людей, их влияние друг на друга были для Александра Александровича очевидны. Ведь философа, правоведа, ученого и знаменитого писателя связывали общие взгляды на судьбу России. Эти два человека в столь сложный момент российской истории оказались в одном политическом лагере.

Летом 1873 года Победоносцев становится помощником Достоевского в редакции журнала «Гражданин», и они совместно работают над поступающими в редакцию материалами.

В журнале «Гражданин» Достоевский получает настоящую политическую трибуну. Его публицистические произведения принимают резкую идеологическую заостренность. Его философские идеи, исходившие из принципов всеславянского единения, призвания русских в Азии и на Босфоре, цивилизаторской роли России на Ближнем Востоке, приобретают большую популярность в широких общественных кругах и среди представителей верховной государственной власти. К числу последних принадлежал и Победоносцев. Обер-прокурор Синода постоянно снабжал Достоевского материалами для его «Дневника писателя». Постепенно он становится его консультантом по вопросам текущей государственной политики.

Сами творческие встречи происходили по субботам на квартире К. П. Победоносцева на Литейном проспекте. Задушевные беседы, во время которых они обсуждали философские и религиозные проблемы бытия и мироздания, пути развития дорогой им России, а также сюжеты произведений Ф. М. Достоевского, длились далеко за полночь.

Великий писатель открыто признавался, что приезжает к Победоносцеву, чтобы «дух лечить» и «ловить слова напутствия», и особо подчеркивал их «полную идейную солидарность». Как для Достоевского, так и для Победоносцева было характерно необычайно ясное и углубленное видение тогдашних процессов всемирно-исторического развития.

Оба с поразительной остротой и глубиной осознали всю грандиозность и далекоидущие последствия той исторической ломки, которая началась в России в 1860-х годах. И тех процессов, которые окажут на Россию и весь мир большое влияние.

Но главный вопрос, волновавший обоих философов, был связан с поиском путей дальнейшего развития страны.

Александр Александрович знал, что Достоевского высоко ценил и император Александр II, который признавал его «как выразителя своих основополагающих воззрений и предначертаний». Александру II были близки мысли писателя о необходимости воспитания молодежи в православии и высоконравственном духе.