«Я веду вас против кучки иностранных пьяниц, которых жажда золота и грабительский пыл принесли в нашу страну. Сражайтесь, неумолимо истребляйте этих продажных убийц».

И это говорилось о цветущей европейской молодежи?!

Говорят, что в Пезаро он истребил восемьсот человек, обстреляв город через два часа после поднятия белого флага. И чтобы доказать, что он приехал только с целью защиты населения, он якобы отправил телеграмму, в которой приказал: «Опубликуйте, что я расстреляю всех крестьян; я начал сегодня»[380].

Чальдини лишил верховного понтифика его самых красивых провинций, Марки и Умбрии, и почти свел границы папских государств к садам Ватикана. Наконец, именно он под видом борьбы с разбоями предал сожжению жителей неаполитанских городков Понтеландольфо и Казальдуни. Говорят, что тридцать несчастных женщин, укрывшихся у подножия креста, были безжалостно убиты на месте. И именно этого дикаря Париж терпел как посла-подхалима короля-вора! Королева была убеждена в том, что он прибыл также, чтобы следить за ними, за ней и ее мужем.

В конце концов он стал жертвой дорожного происшествия возле ее дома. Першероны, запряженные в его повозку, понесли на проспекте Габриэля. Их пытались остановить сторожа и несколько пешеходов, но лошади упали, кузов сломался, а посол повалился на землю перед Елисейскими садами. Один из дежурных офицеров маршала Мак-Магона поспешил перевезти его в здание президента республики, где ему оказали первую помощь. Осколки стекла ранили его лицо, и он истекал кровью. Тем не менее он был доставлен в отель поздно вечером.

Итак, он спасся[381]. Какая жалость… Героиня Гаэты предпочла бы не без удовольствия созерцать его труп на дороге. Надо сказать, что Чальдини и сам стремился к провокации. Несколько раз он останавливался в отеле «Вильмон». Это чудовище даже посмело вызывающе выразить ей свое почтение[382]. Пока бог не наказал его, Мария София не упускала ни одной возможности продемонстрировать ему свою ненависть и презрение. Факт оставался фактом: с таким врагом в Париже она стала осторожнее, тайком навещая Дэзи…

В сущности, они с мужем ведут жизнь размеренную и тихую, на первый взгляд неотличимую от жизни обычных буржуа.

Каждое утро в семь часов Франциск отправлялся на Елисейские поля и шел в кафе за пределами укреплений, в конце авеню дю Буа-де-Булонь. Никакое ненастье не могло заставить его отказаться от своего утреннего распорядка. В девять часов он возвращался, чтобы присутствовать на утренней мессе в храме Магдалины, растворившись в толпе сдержанных и целомудренных прихожан. Злые языки говорили, что он все больше и больше искал утешения в религии. Он наткнулся на одну ужасную страницу в записках Виктора Гюго В изгнании[383], где автор страстно утверждал, что бывшее правительство Неаполя использовало процедуры инквизиции и пытки. Он описывает «огненное кресло» – своего рода гриль, куда помещали страдальцев, и другой инструмент, раздавливающий конечности обвиняемых, от которых добивались признания; наконец, железный круг, сжимаемый с помощью винта, из-за которого глаза выпучивались и почти вылезали из орбит.

«Это происходило в стране Тиберия, а делал все это молодой человек, Франциск II», – заключал Гюго.

С тех пор король стал вести жизнь святого, пока другие ходили в Ла-Трапп, чтобы совершить покаяние и искупить свои грехи.

Однако, как и у всех поверженных монархов, у него были обязанности. Из уважения к прежнему сану, а также из чувства долга перед теми, кто оставался ему предан, он должен был играть роль короля в изгнании. Он активно переписывался с прелатами, ответственными за беатификацию его матери Марии Кристины Савойской[384]. По пятницам он принимал у себя представителей французской знати, папских зуавов и прежде всего своего дорогого Шаретта, который со своей стороны боролся за канонизацию Людовика XVI и которого Франциск возвысил до звания кавалера Большого креста королевского ордена Франциска I.

После получения аудиенции гость следовал по изъеденной червями деревянной лестнице за старым слугой в ливрее Дома Бурбонов синего цвета Франции с серебряными пуговицами и гербом Обеих Сицилий. Это ветеран неаполитанской армии. Его грудь покрыта медалями, завоеванными на поле боя. Он мог говорить по-французски, но нужно было знать неаполитанский или итальянский, чтобы понять его. Слуга вел гостя по маленькому темному коридору. Это вам не великолепный дворец Казерты! В прихожей теснилась груда чемоданов, потому что Франциск считал, что еще отправится в путь накануне возвращения в свою страну после долгого отсутствия. Справа была небольшая банальная и унылая комната, обставленная только диваном и несколькими стульями, которая соединялась с королевской гостиной и кабинетом. Семейные фотографии в золоченых рамках стояли на каминной полке и на столах. Можно было заметить портрет Пия IX.

По другую сторону коридора находилась спальня королевы. Если гость попросил бы о встрече с ней, консьерж отеля «Вильмон» ответил бы: «Королева не принимает». Годы в Риме оставили неизгладимые шрамы. Она избегала светских людей, их любезности, их чрезмерно цветистых комплиментов и не любила оставаться с ними надолго. В Англии или Германии она с радостью принимала таких друзей, как Харриет Хосмер[385]. Художница зашла так далеко, что рассказала об их отношениях и сообщила корреспонденту на следующий день после того, как побывала в Гаратсхаузене у «прекрасной королевы»: «Она была музой моей жизни!»[386] Но там, в Париже, королева виделась лишь с несколькими близкими друзьями, включая Жюли и Адольфа де Ротшильдов, которые разделяли спортивные вкусы своей августейшей подруги и чья сдержанная манера хотя бы на время исцеляла тревогу павших государей[387].