И небо ответило на ее молитвы! Надо сказать, что воссоединение не должно было быть сложным в организации. Достаточно было передать записочку Мехтильде, а точнее «Мари». Так Берто переименовали баварскую гувернантку для удобства, как это часто бывает в отношении слуг, а также потому, что немецкие имена резали слух французам, оскорбляя усопших, и бередили старые раны.

Маленькая Лаваис снова появилась в жизни Марии Софии, как луч солнца в темной комнате, когда приоткрывают ставни. После стольких потерянных надежд «королева-воин» наконец может обнимать ребенка от любимого мужчины. Ее дочь воскресила в ней тысячу чувств, которые она считала мертвыми и похороненными. Она снова погружалась в воспоминания об Эммануэле, о времени, когда они были так счастливы и так влюблены. Она больше не сожалела о потерянной любви, несмотря на боль и пустоту. Прекрасная Виттельсбах проводила часы, несомненно, самые сладкие в ее жизни, как обычный человек.

Это воссоединение с ребенком делало ее такой счастливой, что ей хотелось разделить с кем-то это счастье. Отныне ту, которую она представляла другим как «очаровательную малышку моих друзей», стали каждый год принимать в Баварии на берегу озера Штарнберг, в вотчине Виттельсбахов. Как там отнеслись к девочке? Без сомнения, со сдержанной настороженностью. Безусловно, некоторые из родственников находили эту связь неразумной. Однако что-то мне подсказывает, что на любое неосмотрительное замечание «королева-воин», должно быть, реагировала бурно и вела себя как прежняя гордая монархиня.

Бабушка рассказала мне, что Берто часто брал на себя обязанность сопровождать Дэзи в Мюнхен. Во время одного из таких многочисленных визитов она вместе с Мехтильдой отправилась к фотографу Альберту, чтобы сделать портреты, которые хранила моя прабабушка Элен.

Графиня Лариш, навещавшая свою тетю в Сен-Манде, также вспомнила первый день, проведенный со своей таинственной двоюродной сестрой. Это было во второй половине 1870-х годов.

Однажды весенним днем королева объявила, что собирается нанять экипаж, чтобы навестить «ее юную подругу». Удивительно, но Мария София предпочитала крытую коляску вместо открытых даже летом. Проехав кладбище Пер-Лашез и оставив позади парк Бют-Шомон, они продолжили свой путь к деревне, расположенной за пределами Парижа. Путь длинный, очень длинный…

Во время путешествия королева хранила молчание. Молодая Валлерзе рассеянно рассматривала пейзажи, ее почти не тревожили запахи конского пота и кожаной обивки. Вдруг ее тетя лаконично начала: «Ее зовут Дэзи», – как будто наблюдая за реакцией племянницы. Она продолжила, сказав, что эта барышня живет с ее тетей[369]. «Ее отец умер, он был моим очень хорошим другом; мне очень нравится эта девочка, – добавила она с легкой дрожью в голосе. – Она будет рада познакомиться с вами. Ведь она ребенок, которому очень одиноко. Надеюсь, вы станете ей хорошей подругой. Вот увидите, она восхитительна, но очень застенчива».

Прибыв в пункт назначения, Мария София попросила кучера подождать их, затем уверенным шагом направилась к крыльцу. Кажется, место ей хорошо знакомо. Дверь открылась в тот же момент. Женщина лет пятидесяти, в которой можно узнать баварку, поклонилась, обратившись к ней «Ваше Величество» и поцеловав руку. Эта дама, причесанная на прямой пробор, была одета в строгое серое платье с белыми манжетами и воротником. Именно так выглядит Мехтильда на фото! Она повела их в очаровательную гостиную, расширенную верандой. Дэзи вскоре присоединилась к ним.

Графиня Лариш разглядывала почти прозрачную кожу, волосы цвета меди, темно-зеленые глаза и нежный цвет лица этой девочки в сиреневом платье, которую королева поцеловала и назвала «моя дорогая». В комнате Дэзи они, одинаково увлеченные, говорили о Лоэнгрине, Тангейзере и вообще о Рихарде Вагнере. Юная Лаваис прекрасно говорила на языке Гете. На комоде дочь Генриетты Мендель заметила рамку с двумя фотографиями. На первой был изображен улыбающийся солдат в форме зуавов – конечно же, это снимок братьев Алессандри, который я храню у себя. На второй, кажется, тот же человек, но фото было потрепанным и выцветшим, как будто ему тысяча лет.

У графини будет и другая возможность лучше узнать кузину. Она будет вспоминать об их пребывании в Штарнберге, в замке Гаратсхаузен, и грациозную француженку, игравшую менуэты Моцарта на фортепиано. Затем, много позже, она будет вспоминать бриллиантовую брошь в форме ромашки, которую Дэзи прислала ей на свадьбу с графом Ларишем, и дни, проведенные вместе в замке Миттерзилль в Австрии.

Примерно в 1875 году король и королева решили поселиться в самом центре Парижа, в восьмом округе. Можно сказать, что их жизнь и жилье обходились им слишком дорого в Сен-Манде[370]. Политический мир исполнен несправедливости. Несмотря на дипломатические претензии Европы, Виктор Эммануил совершенно не хотел возвращать их состояния бывшим правителям. Уже в Риме Франциск от отчаяния начал увольнять некоторых своих слуг, ведь в то время как многие предали его, эти слуги по крайней мере действительно бросили все, чтобы последовать за ним. После изгнания он получал доход только за счет аренды дворца Фарнезе и споров с итальянским правительством за возвращение части частных владений, захваченных во время аннексии, в частности приданого Марии Софии и королевы Марии Кристины Савойской[371]. Затем после двадцати лет задержки казна Неаполя подарила ему полмиллиона франков – часть состояния его матери[372].

Спустя несколько лет после Коммуны столица по-прежнему представляла собой странное зрелище. Если рухнувшие дома на улице Рояль были восстановлены, то в других местах здания были все еще разрушены и разворочены. Что касается обращенного в ничто Тюильри, от билетной кассы в л’Эшель до павильона Марсана, все, что осталось от этого символа монархии, – это своего рода призрачный памятник с обугленными стенами и почерневшими колоннами. Наконец, огромная активность наблюдалась на шумной строительной площадке авеню де л’Опера.