Кончался январь, и стояли сильные морозы. Когда утихала верховка, южный ветер, а Телецкое озеро переставало гудеть, над ним ложился холодный серый туман. Он висел в неподвижном воздухе и морозной сыростью забивал лёгкие. В такие дни все ждали, что на озере станет лёд.

Туман будто успокаивал волны, навалившись своей тяжестью на поверхность воды, и на ней возникали матовые пятна. Это образовывались маленькие льдинки. Они росли прямо на глазах, захватывая всё новые и новые участки водного зеркала. Подросшие мельчайшие льдинки смыкались краями, и слышался тонкий звенящий шорох.

Очень быстро ледяная плёнка задёргивала озеро. За туманом не было видно противоположного берега, но мы знали, что лёд стал на многие километры. Этот первый тончайший ледок на озере называют – карамы́с.

Перед рассветом c юга снова приходила верховка, разгоняла туман и начинала ломать край ледяного поля.

Молодой лёд, карамыс, похож на кусочки стекла.

Из-за хребта Корбу вылезало холодное солнце, и сразу темнело озеро, и ещё чётче выделялись на нём белые барашки волн. Волны не гасли около кромки молодого льда, а шли дальше, под него. Было отлично видно, как валами изгибается блестящая ледяная поверхность.

Лед скрипел, трескался, лопался. Над озером в это время стояло гудение, и сквозь него слышен был шум открывшейся воды в южной стороне озера. Волны становились сильнее и постепенно ломали лёд. Поля его двигались к берегу, хрусткими стеклянными полосами и кусками вылезали на него, ломались и звенели. На береговой гальке вырастал бело-голубой вал. Когда окончательно побеждала верховка, и волны c грохотом начинали выкидываться на берег, около него в белой кипени металась каша из ледяной крошки.

Но если в ночь по всему озеру вставал карамыс, а под утро не было верховки, лёд креп и за сутки становился настолько толст, что никакая волна не могла его взять. Он только гудел и еле заметно гнулся от волн.

…Ещё нельзя выходить на лёд, ещё слишком он тонок для того, чтобы выдержать тяжесть человека, а по берегу уже слоняются и стар и млад. Озеро, укрывшееся неверной ледяной корочкой, непонятным образом тянет к себе человека. Не поймёшь, в чём тут дело! То ли изменившийся его облик требует к себе внимания, то ли хочется первому выйти на потрескивающую поверхность и c замиранием сердца осторожно идти в озеро, оскальзываясь на ледяной глади.

Если со всей силы пустить камень по этому тонкому льду, он помчится от берега, ничуть не снижая скорости. Только камень надо выбирать покруглее. И вдруг от прикосновения камня запоёт, заверещит лёд. И сколько ни пускай камни по этому льду, звук от мчащегося по нему кругляка всегда будет иным, неповторимым. Видно потому, что никогда нельзя найти совершенно одинаковые камни. И лед поёт под каждым по-разному. Весь посёлок в эти дни занимается этим странным делом. Особенно ребятишки.

Но вот окреп наконец-то лёд, и народ на коньках и без них высыпает на ледяной гладкий простор. Тогда можно найти эти камни, которые пускал в озеро, чтобы послушать песню молодого льда.

Летяга – скрытный зверёк. Мне только дважды довелось её увидеть.

Первый раз она мне встретилась на конной тропе в верховьях Чулышмана. Дело было зимой. Было пасмурно, вечерело, и наступали синие сумерки. В это время и снег, и небо становятся почему-то сине-фиолетового цвета. Тропа зашла в сумрачный пихтач, и стало почти темно. Неожиданно перед самым моим лицом промелькнула быстрая тень. Летяга! Всё произошло очень быстро, буквально за пару секунд. Однако я успел заметить, как она спланировала на ствол толстой берёзы почти в самом низу, на уровне снега, винтом поднялась по стволу, пробежала по толстому обломанному суку, перелетела на ветку пихты и моментально скрылась в кроне, только кухта осыпалась сухим водопадиком.

Второй раз – из окна моего дома на берегу Телецкого озера. Он стоял на самом бомчике, недалеко от обрыва, рядом был густой кустарник, лиственницы и пара кедров.

Было утро. Солнце уже встало и било наискось в моё окно. Шла сильная верховка и деревья заметно шатались. И тут за окном я увидел летягу. Она неспешно перебиралась по стволикам качающихся деревьев вправо от моего дома.

Я успел выскочить и увидеть, как она мелкими рывками стала забираться вверх по стволу большой осины. Уже почти у самой вершины она пробежала по голой ветке ещё правее, как-то собралась в комочек, быстренько подёргалась всем своим маленьким тельцем и словно оттолкнулась от ветки!

Как она планировала! Она наметила себе конечной точкой полёта ствол толстенного кедра, что стоял немного ниже по склону. Ветер сносил её, но она, раскрывшись парашютиком, ловко управлялась пушистым хвостом и перепонками между лапками, планируя по дуге. Через секунду-другую она буквально влепилась в кедровую кору. Не промахнулась! И ведь летать-то, как птица, она не может.

Летяга «пристволилась» не прямо на середину ствола, а на его правый край. Так она словно самортизировала удар о дерево своими лапками.

На исходе дня мы подошли к границе леса. Идти было трудно. Снег ещё не слежался, был пушист и податлив под лыжами. И хотя зима только начиналась, многоснежье в горах было уже великое. Весь день через ближние и дальние вершины ползли снеговые тучи и сыпали в долины то твёрдую крупку, то тяжёлые хлопья.

B подгольцовой зоне кедрач поредел, и стала видна вершина гольца Корбулу. Громадная и белая, стремилась она к тёмно-серому небу и чернела обнажёнными, пока не укрытыми снегом камнями. Нам надо было обойти эту вершину справа и перевалить через длинный гребень c реденьким, исхлёстанным ветром пихтачом и искорёженными кедрами, перевалить, чтобы скатиться по тому, невидимому для нас склону к реке Конуй. Там мы должны были добыть соболей, необходимых для выполнения научно-исследовательской темы.

Ещё далеко было до вершины Корбулу. Но уже и на этом расстоянии она давила нас своими размерами, величием и строгой конической формой. Даже облака не могли одолеть макушки и быстро ползли по её бокам, цепляясь за чёрные настылые камни. Конечно, они не были чёрными, эти камни в серых и рыжих разводах лишайников. Но снизу они нам казались чёрными, потому что торчали из-под снега.

Облака оползали вершину Корбулу по крутякам и медленно сваливались в огромное заветренное пространство слева от нас. Облака кипели там, и ветер, который шёл над горами, не давал им выползать из этой ямы глубиной в полкилометра и в поперечнике километра два. Внизу под облаками, среди каменистых россыпей-курумников, начинались истоки Большого Шалтáна.

Мы поднимались весь день и привыкли к окружающему. Была только боль в плечах от лямок двухпудового рюкзака, а в глазах мелькание лыж впереди идущего. Мы менялись примерно через четверть часа, чтобы прокладывать лыжню, и почти не разговаривали. Нас было трое, а Аргут, моя лайка, проваливаясь на свежей лыжне, замыкал шествие.