Невозможно признаться в любви к Марксу без того, чтобы быть заподозренным в агрессивных наклонностях. Например, поклонников Бисмарка не корят за расстрел Парижской коммуны; но славить Маркса без того, чтобы тебя обвинили в голоде Поволжья, трудно. Произносишь имя, а в глазах собеседника — а как же ГУЛАГ и экспроприация собственности? Надо открещиваться от сталинизма, отрицать концентрационные лагеря, критиковать последователей, которые учение Маркса извратили: вместо ясного утверждения «я марксист» образуется застенчивое объяснение причин, по которым ты (вопреки доводам прогресса) склонен извинять тоталитаризм. Теория идеолога либерализма Поппера, обвиняющая марксизм и гегельянство в возникновении сталинизма и фашизма, внедрение единого понятия «тоталитаризм» и использование этого понятия для определения любого общества, в котором свобода индивида ограничена коллективом, сделали разговор нелепым. С внедрением этого нейлонового, легко растяжимого и внеисторического термина возник эффект знаменитого вопроса Карлсона, заданного фрекен Бок: «Перестала ли ты пить коньяк по утрам?». Ответа на вопрос о генезисе тоталитаризма не существует; можно лишь сказать, что коньяк утром никогда не пили, следовательно, не могли перестать его пить, — иными словами, поскольку единое понятие «тоталитаризм» спекулятивно и в истории культур единого «тоталитаризма» вообще не существует, то и теория открытых/закрытых обществ несостоятельна.

Тем не менее для спасения репутации Маркса старательно разводили личности самого автора «Капитала» и его последователей.

Приводить слова Маркса о том, что он сам «не марксист», странно: Христос и не может быть католиком, а Сезанн — кубистом. Однако тот факт, что Христос не католик, не отрицает того, что католики верят в Христа; и кубисты вдохновлялись Сезанном, хотя сам художник про кубизм не слыхивал; нелепо отрицать, что марксизм, т. е. учение, основанное на работах Карла Маркса, имеет отношение к Марксу. Маркс сформулировал ряд ясных положений (история, выраженная в классовой борьбе, например), которые можно разделять. Сравнение фанатичных последователей Маркса с инквизиторами (мол, именем Христовым творили зло, но учение Христа от того не хуже) тоже не убеждает.

Спаситель переместил бесов из людей в свиней, а свиней низринул в море, но инквизиторы не обладали способностями трансгрессии, а потому жгли непосредственно людей; да, Христос ясно говорит про геенну огненную, но вам скажут, что Маркс не Бог, чтобы избирательно карать. Главный упрек Марксу состоит в том, что он взял на себя миссию пророка, возбудил паству, а пророчество не сбылось. Конечно, не все обещания Христа исполнились; а саддукеи, например, считали, что Иисус преувеличивает степень родства с Богом. Разумеется, учение каждого из конструкторов Запада было искажено: Бисмарк пришел бы не в меньший ужас от Гитлера, чем Сезанн от Малевича, а Маркс от Троцкого. Однако каждому приходится отвечать за свои собственные пророчества.

После короткого опьянения марксизмом наступила пора скепсиса, исторический цинизм сочли отрезвлением.

История — так было принято считать, пока мода на Маркса не вернулась в связи с последним кризисом капиталистического общества, — науку Маркса опровергла. Считается, что социализм покончил самоубийством, характер труда изменился, рабочий класс (как он был описан Марксом) более не существует. Экономисты недавнего времени (в пору еще цветущего финансового капитализма) любили опровергать частности экономической теории Маркса — показывали ее анахронизм. Теоретические положения опровергали фактами: компьютеризацией, кредитной экономикой, демократией на местах. Было принято говорить о новом изобретении — о «бескризисной» капиталистической экономике, о perpetuum mobile приумножения богатств, и социологи клялись, что циклическое развитие общества устранили навсегда: теперь путь лежит только вперед и вверх. Никакого иного философа не опровергали с таким удовольствием — ни Аристотеля, ни Канта не старались уличить в несоответствии реалиям нынешнего дня (хотя сделать это несложно). Желание уличить Маркса связано с тем, что его сочинения имеют для людей не умозрительный, но сугубо прикладной характер; ведь философ сказал, что хочет «изменить мир»! Отрицая или прославляя Маркса, гражданин осуществляет выбор линии поведения по отношению к себе подобным. Можно считать, что категорический императив Канта также формирует стиль поведения, но в Канте нет директивности: автор императива постоянно указывает на экстерриториальность человека, а экстерриториальность допускает в числе прочего и нежелание следовать императивам.

С Марксом иначе. Одна из особенностей его философии — отрицание экстерриториальности человека: речи о возделывании своего сада быть не может; каждый работает в общем вертограде; этим объясняются как ураганное распространение учения, так и его глобальное отрицание; и то и другое безудержно.

Есть две стихотворные строчки, передающие эту аффектацию марксизма. Первая принадлежит Маяковскому, это призыв всех людей на борьбу: «…а если у которого нету рук — пришел чтоб и бился лбом бы!» — именно так, истово, из последних сил, отдавая все свое существо борьбе, надлежит следовать марксизму. Вторая цитата — строка советского диссидента Галича: «…бойтесь <…> того, кто скажет: „Я знаю, как надо!», кто скажет: „Всем, кто пойдет за мной, рай на земле — награда»«. Назидательности и директивности «я знаю, как надо» Марксу простить не смогли, тем более что развитие событий не всегда совпадало с его прогнозами.

Тем больший ажиотаж вызвало то, что пузырь «бескризисной» экономической модели лопнул. Неужели немецкий еврей все-таки прав? И взоры растерянной общественности обратились к оплеванному пророку. Уж слишком напористо он говорил, вот если бы он был вежливым, мы бы послушали.

Марксу действительно присущ безапелляционный назидательный тон, оскорбительный для мещанина, чувствующего себя самодостаточным; уже в ранних работах Маркс говорит, как отцы церкви. Тоном утверждения очевидной истины говорил и сам Христос — это оскорбляло книжников, имевших основания полагать, что они тоже знакомы с предметом. Маркс уже в возрасте семнадцати лет написал (в сочинении на тему выбора профессии), что хочет, как Христос, служить всем людям сразу, сообразно намерению формировались и амбиции. Это ошеломляющее по претенциозности заявление; среди интеллигентных людей такое делать не принято. Эту претензию Марксу не простили сегодняшние книжники (читай: софистепы, читай: экономисты, читай: обыватели). Критика Маркса Хайеком, равно как и критика Христа первосвященником Каиафой, базируется на принципиальном различии понимания гносеологии: то, что есть знание для Каиафы, для Христа не есть знание вообще; то, что образует референтную группу аргументов Хайека, для Маркса — набор несущественных слов.

Очевидно, что Маркс и Христос оперируют иным представлением об истине, нежели их оппоненты. В случае Христа тезис общеизвестен: «Не человек для субботы, но суббота для человека», в случае Маркса дело обстоит точно так же. Особенность историософского (это заезженное слово, ставшее пустым; в данном случае слово «историософский» обозначает такой подход к историческим фактам, который формирует категориальное суждение о реальности) анализа Маркса в том, что он использует лишь те категории, которые добываются из самой истории. Эта фраза звучит парадоксально, поскольку философская категория — понятие, вообще говоря, идеальное; однако Маркс добывает категории опытным путем (об этом методе А. Зиновьев написал работу «Восхождение от абстрактного к конкретному», и Г. Лукач посвятил ему немало страниц). Цитата из ранней работы Маркса «Немецкая идеология»: «Абстракции сами по себе не имеют ровно никакой ценности. Они могут пригодиться лишь для того, чтобы обеспечить упорядочение исторического материала». Процесс формирования категорий и оснований исторического суждения (именно этому посвящен первый том «Капитала») имеет ту особенность, что действительности и история не существуют отдельно от нашего сознания. Само сознание, сам процесс мышления также выступает компонентом той самой реальности, которая должна стать основанием для выработки суждения о реальности.