10. Во французской монархии проблема наличия дофина всегда была очень серьезной. Но у Маргариты де Валуа, долгое время жившей вдали от Генриха IV, никогда не было детей. И конечно, не потому, что король не мог иметь детей, – наоборот, он повсюду сеял их в изобилии. Его любовным приключениям не было числа; «история обнаружила более пятидесяти шести имен его любовниц», но понятно, что даже Клио далеко не все известно. Больше всех он любил прекрасную Габриэль д’Эстре, от которой у него было трое детей. Он хотел на ней жениться. Но если королева Марго, которая никогда не любила своего супруга, и была готова согласиться на развод, то она никак не хотела потворствовать мезальянсу, за которым последовала бы коронация ненавистной соперницы. Габриэль скоропостижно скончалась – отравленная, говорили одни; жертва эклампсии – сообщала официальная версия. Чтобы погасить долги перед великим герцогом Тосканским, Генрих IV женился в 1600 г. на Марии Медичи, племяннице заимодавца. Двадцативосьмилетняя флорентийка была тяжеловесной и плодовитой; весь двор прозвал ее «толстой банкиршей». Маргарита устранилась, но продолжала жить в Париже и даже стала подругой королевской четы. Уже в 1601 г. Мария Медичи подарила королю сына, будущего Людовика XIII («который промотает плоды всех ваших стараний», проворчит Сюлли), а потом беременела уже ежегодно. Впрочем, король никогда не был привязан к своей довольно глупой и очень ревнивой супруге. Генриетта де Бальзак д’Антраг (дочь Мари Туше, которая была любовницей Карла IX) внушила ему сильную страсть. Эта девица продалась за 100 тыс. экю, в обмен на письменное обещание жениться, которое Генрих IV не сдержал, но позднее вынужден был очень дорого выкупить. Его трое детей от Генриетты – так же, как дети от Габриэль д’Эстре, – получили дворянство и были признаны королем, а их мать была сделана маркизой де Верней. Шалости стареющего короля уже не нравились его народу, так же как не нравились и его супруге. То, что в юном герое казалось очаровательным, шокировало в старикашке. К концу его правления раздавалось уже открытое недовольство. «Черт возьми! В этом городе я умру, – говорил Генрих IV. – Они убьют меня!» В пятьдесят шесть лет он влюбился в пятнадцатилетнюю девочку Шарлотту де Монморанси, и тогда ее муж, принц Конде, увез ее в Брюссель, чтобы сделать недосягаемой. Генрих IV дошел до того, что потребовал ее возвращения и пригрозил эрцгерцогу Альбрехту, что явится за ней во главе армии. Распутство сильно старит, и Генрих не был уже мудрым и веселым гасконцем своей юности.

11. В своей внешней политике он продолжал до конца жизни бороться с австрийским домом, и не потому, что был протестантом, а потому, что считал его опасным для Франции. В своей книге «Королевское хозяйство» Сюлли предлагает своему господину «великий замысел», который сделал бы из Европы христианское Общество наций под управлением совета из шестидесяти избираемых членов. Позднее Сен-Симон напишет об этом: «Мы находим в Священной Римской империи только слабый намек на это. Придворный совет, императорская палата, сеймы, а иногда и сам император разбирают разногласия. Сильные, а иногда и самые заурядные люди государства сопротивляются и не подчиняются этим постановлениям; и мы видим, что вопрос решается силой… Приговор не имеет силы, и вынесенное решение так и не исполняется…» Какова бы ни была ценность этой идеи, главное в ней то, что она принадлежала Сюлли, а не королю, который никогда не увлекался великими замыслами и который даже в 1610 г. – в год своей смерти – думал скорее об объявлении войны Габсбургам из-за ничтожного конфликта по поводу Юлих-Клевского наследства. Перед тем как уехать и принять на себя командование армиями, он возложил регентство на Марию Медичи и короновал ее в Сен-Дени. Во время коронации регентши Маргарита де Валуа, первая жена их общего мужа, несла трен королевской мантии. Маргарита, великодушное сердце, любила свою «итальянскую кузину»; бездетная, почти шестидесятилетняя женщина, она обожала всех детей короля, от кого бы они ни были (трое Вандом, трое Верней и пятеро маленьких принцев от Марии Медичи). 14 мая 1610 г., когда карета Генриха проезжала по улице Ла-Ферронери (улице Медников), какой-то человек вскочил на подножку и ударом кинжала рассек аорту короля, который читал в это время письмо. Король скончался на месте. Убийца Равальяк производил впечатление маньяка-одиночки, но доказано, что в 1610 г. подготавливались и другие заговоры. На протяжении всего своего царствования Генрих IV подвергался критике экстремистов всех партий, потому что отказывался примкнуть к какой-либо из них. Кончина жертвы всегда придает некоторую смелость тем, кто недостаточно защищал его при жизни. Католики и протестанты взапуски расхваливали того, на кого так яростно нападали. «Нельзя быть французом и не сожалеть о той утрате счастья, которого лишилась Франция», – говорит Анри де Роган. Десять последующих поколений подтвердили это мнение, и Генрих IV остается – наряду с Карлом Великим, Жанной д’Арк и Людовиком Святым – одним из национальных героев Франции. Он воплощает в себе не мистический дух, а извечный великий дух смелости, здравомыслия, жизнерадостности, народности – одним словом, галльский дух.

Убийство Генриха IV Равальяком, 14 мая 1610 г. Голландская гравюра XVII в.

1. За шесть месяцев до своей смерти, разговаривая с маршалом де Ледигьером, Генрих IV сказал, что «уверен, что во Франции в основе всего лежит авторитет государя. Вот почему он хотел, чтобы его сын, дофин, был бы тем центром, в котором сходятся все нити общественной власти… и что его намерением было учредить абсолютного монарха и придать ему все достоверные существенные признаки королевства, так чтобы в стране все были бы обязаны ему повиноваться…» Абсолютный монарх – он сам и был таким монархом. Ужасы гражданской войны, столько раз приводившие Францию к расколу, объединили французов вокруг короля. Его личное обаяние привело корону к упрочению власти на основе любви в еще большей степени, чем на основе силы. В течение целого века «Франция сходила с ума по Бурбонам». С 1610 г. она начинает объединять себя с королем, и это происходит инстинктивно, а не по принуждению. Страдания, причиненные беспорядком, и личность умиротворителя привели к добровольному послушанию. Народ принимал и даже желал замены множества местных властей одной центральной властью, охватывающей всю страну.

2. Однако монархический абсолютизм был ограничен уже существовавшими привилегиями, или свободами, а также обычаями. Нужно помнить, как проходил процесс образования королевства: через браки, путем получения наследства, приобретений, аннексий провинций и городов, которые присоединялись к королю. Одно из таких последних присоединений – Бретань – было добровольно санкционировано штатами герцогства, потому что «надежда на мир, которая связана с этим союзом, предпочтительнее всего того, что могло бы быть препятствием этому». В обмен на присоединение сеньории ее провинции и города получали от короля гарантии, которые назывались привилегиями или свободами. Привилегии, которые явились лишь этапом превращения власти, существовавшей в Средние века, во всемогущую власть равенства великих демократических государств, были способом заставить признать централизацию тех, кого этой власти лишали. Поэтому в глазах короля привилегии были законным правом преемственности. Корона соблюдала свои обязательства и не стремилась применять по всей Франции единое законодательство. В каждой провинции соблюдались свои обычаи. В некоторых сохранялись свои провинциальные штаты. Долгое время юристы утверждали, что Генеральные штаты, Национальные ассамблеи или комитеты были самыми ранними и самыми уважаемыми институтами королевства. В XVI в. можно было надеяться, что Генеральные штаты, используя существующие разногласия, приобретут авторитет, сравнимый с авторитетом английского парламента. Но во Франции существовало нелепое, хотя и традиционное правило голосования по поручению. Оно всегда ослабляло штаты. Во времена Генриха IV общественное мнение уже не доверяло своим штатам. «После того как канцлер заверил королевство, всеми теперь почитаемое, в добрых намерениях своего правительства, в штатах уже ничего не происходит, если не считать приветственных речей да взаимных реверансов». Но как только штаты проявляли слишком большие претензии, король приказывал снять гобелены со стен, закрыть залы, и депутатам оставалось только вернуться восвояси, что они и проделывали без лишнего шума.