— Да, бабушка.

— Ступай писать.

— Тетя… — произнесла Анна Юрьевна, и княгиня повернулась к ней:

— Так, Анна, а ты купи дочери новое платье и украшений каких-нибудь.

Тем же вечером Анна Юрьевна и Мария сидели в гостиной, когда туда вошла княгиня Марья Алексеевна и с ней — Софья. На лице последней не было радости, однако оно уже не было таким отрешенным, как раньше.

— Софьюшка! — воскликнула Анна Юрьевна, увидев дочь. Ланевская укрыла дочь в своих объятиях и крепко ее поцеловала. — А ты знаешь, пока ты болела, я купила тебе подарок.

Княгиня сказала Порфирию, чтобы принес коробку, которую она недавно приобрела. Когда он вернулся, Анна Юрьевна достала из коробки изумрудные серьги.

— Merci beacoup, maman![66]— поблагодарила Софья, принимая подарок.

В гостиную вошел князь Ланевский.

— Софьюшка!

— Отец! — Дочь бросилась к Михаилу Васильевичу и нежно его обняла.

— У меня к тебе радостное известие, — улыбнулся князь, — я сейчас был у государя и убедил его вернуть Дмитрия в Петербург.

Впервые с тех пор, как это произошло, Софья хоть робко и неуверенно, но все же улыбнулась.

Утром следующего дня князь Шаховской собирался на службу, когда к нему вошел лакей и доложил о приезде княгини Марьи Алексеевны.

— Княгиня, рад вас видеть!

— C’est très bon que Vous etes ici![67]— сказала княгиня.

— Чем обязан, Марья Алексеевна? — Шаховской говорил только по-русски. Княгиня это знала и заговаривала с князем по-французски специально, чтобы его подзадорить.

— Иван Леонтьевич, разговор личный и очень серьезный. Я хочу просить вас об одолжении.

— Марья Алексеевна, для вас — все что угодно.

— Не спешите так говорить, князь, потому что я пришла просить вас об одном деликатном и весьма неприятном деле.

— Марья Алексеевна, я — князь Шаховской и не бросаю на ветер слов.

— Иван Леонтьевич, это тайна, и о ней не знает, кроме меня, никто, — осторожно начала княгиня.

— Марья Алексеевна, я никогда не был уличен в сплетнях или длинном языке, — ответил Шаховской.

— Моя внучатая племянница обесчещена, — медленно произнесла Марья Алексеевна.

— Как? — удивился князь. — Этот маркиз Редсворд, он?..

— Господь с вами, нет! — отмахнулась княгиня. — Этого еще не хватало. Я говорю о Софье, дочери Михаила Васильевича Ланевского.

— Софья Михайловна обесчещена? Боже мой, какой позор…

— И я пришла к вам с тем, чтобы просить вас восстановить справедливость.

— Кто мерзавец? — осведомился Шаховской.

— Это отец Кирилл, настоятель…

— Господи, да как же это можно? Священник, Божий человек.

— Она не просто обесчещена, — строго продолжала княгиня, — он взял ее в церкви, и взял силой.

— Негодяй!

— Иван Леонтьевич, — попросила Марья Алексеевна, — об этом знаю только я одна. Ни Миша, ни Анна не должны даже и полслова услышать об этом. Это будет слишком большой удар для родителей.

— Я понимаю, — серьезно ответил Шаховской. — Княгиня, больше ничего не нужно мне говорить. Мерзавец получит свое сполна, я вам обещаю. Это будет устроено так, что никто никогда не узнает о трагедии, обрушившейся на вашу семью.

— Я бесконечно вам благодарна, Иван Леонтьевич, — искренне сказала Марья Алексеевна.

— Более не будем об этом, я все сделаю.

— Но у меня к вам есть еще одна просьба.

— Внимательно слушаю.

— Этот молодой маркиз Редсворд, — княгиня вздернула бровь в знак своего пренебрежения, — он ухаживает за другой моей внучатой племянницей, Анастасией. Мои девочки и так уже натерпелись. Петр Андреевич разорвал помолвку с Марией. Софья — вы знаете. Я не хочу, чтобы еще и Анастасии было больно.

— Я не совсем вас понимаю, — произнес Шаховской.

— Иван Леонтьевич, этот человек принесет ей только горе, только несчастье, — твердо сказала княгиня. — Я уверена, что он, как и его отец, ни перед чем не остановится. Он совсем вскружил бедной девочке голову. Еще, чего доброго, убедит ее бежать с ним и тайно обвенчаться. Весь в отца.

— Но что я могу сделать? — спросил князь.

— От него необходимо избавиться, — заявила Марья Алексеевна.

— Это не так-то легко, — заметил Шаховской. — Он не просто какой-то священник. Он сын герцога Глостера. С ним нельзя взять и разделаться. Да и с какой, собственно, стати? Он ничего не сделал.

— Иван Леонтьевич, я не прошу, как вы говорите, «разделаться с ним», — заверила княгиня, — я хочу изолировать от него Анастасию. А лучше изолировать его самого.

— Не могу же я на основании того, что он ухаживает за вашей внучатой племянницей, засадить его в Петропавловскую крепость.

— Очень жаль, что не можете!

— Даже если бы он и совершил преступление, я не стал бы сажать его в тюрьму. Случись это, британский посол выдвинет ноту протеста. А отношения между державами — сами знаете.

— Но если бы он совершил преступление, его можно было бы выслать обратно, на свой туманный дождливый остров, — сказала княгиня.

— Да, но он никакого преступления не совершил, — напомнил Шаховской. — И не совершит. Маркиз кажется мне честным и благородным юношей.

— Опомнитесь, Иван Леонтьевич, он же сын Глостера! — Марья Алексеевна с отвращением произнесла это имя.

— И тем не менее сын герцога Глостера никому не сделал ничего плохого.

— Значит, нужно сделать так, чтобы появились основания для того, чтобы выслать его из России, — заключила княгиня.

— Уж не хотите ли вы, чтобы я подстроил какую-нибудь гнусность и впутал в нее маркиза?

— Иван Леонтьевич, это было бы замечательно.

— Марья Алексеевна, но это подло. Мешать с грязью имя честного человека…

— Мешать с грязью! — крикнула княгиня. — А его отец не смешал с грязью имя Михаила? А его отец не растоптал чувств Владимира Дмитриевича? Или вы не помните, в каком состоянии был граф Воронцов? Чуть руки на себя не наложил! Не Редсвордам говорить о чести и добром имени!

— То был отец…

— А этот — его сын!

— Марья Алексеевна, я не хочу участвовать в поступке, который опорочит порядочного человека, — сказал князь.

— Но вы же обещали сделать для меня все что угодно. Вы же не бросаете на ветер слова, — напомнила Марья Алексеевна.