Чиюань уселась на краешек гостевого кресла – маленькая, аккуратно причесанная, в короткой красной тунике со стоячим воротником и широких белых брюках. Черные блестящие волосы китаянки были сколоты на затылке белым костяным гребнем. Линдгрен выглядела совершенно иначе, и дело тут было не только в росте и цвете волос. Ее рубашка была расстегнута у ворота, рукава закатаны до локтя, кое-где перепачкана. Волосы не расчесаны, глаза ввалились.

– Что ты пишешь, если не секрет? – начала разговор Чиюань.

– Проповедь, – ответила Линдгрен. – Так трудно. Я же не литератор.

– Проповедь? Ты?

Линдгрен печально усмехнулась:

– Ну, не в прямом смысле проповедь. Обращение капитана к празднику Летнего Солнцестояния. Он ведь все еще проводит службы сам. Но попросил меня обратиться к экипажу от его имени.

– Он не совсем здоров, да? – негромко спросила Чиюань.

Линдгрен стала серьезной.

– Да. Надеюсь, ты не станешь об этом болтать. Пусть все так думают, а говорить не стоит. Все его работа, ответственность… – печально проговорила она, упершись локтями о стол и обхватив голову ладонями.

– Но в чем он может себя винить? Разве у него есть другой выбор, кроме как доверить нашу судьбу автоматам?

– Он переживает, – вздохнула Линдгрен. – А последнее обсуждение? Он и так плох, а тут еще это… Нет, ты не думай, у него пока нет нервного истощения. Пока. Но убеждать людей в чем бы то ни было он уже не в состоянии.

– А нужен ли праздник? – тихо спросила Чиюань.

– Не знаю, – устало отозвалась Линдгрен. – Просто не знаю. Сейчас, когда… нет, – мы еще ничего не объявляли официально, но люди переговариваются и считать умеют… скоро уже будет пять или шесть миллиардов лет… – Она подняла голову, руки ее бессильно упали. – Праздновать земной праздник Летнего Солнцестояния, когда Земли-то уж, наверное, и нет вовсе…

Линдгрен крепко сжала подлокотники кресла. На миг в ее синих глазах вспыхнул безумный огонь. С минуту она смотрела перед собой, не мигая, словно ослепла, но мало-помалу напряжение спало, она поникла, откинулась на спинку кресла и сухо проговорила:

– Констебль убедил меня в необходимости следовать ритуалам. «Доверие». «Взаимопонимание». «Объединение» – после недавней перепалки на общем совете. «Возрождение надежд» – особенно ради еще не рожденного младенца. «Новая Земля… Мы вырвем ее из десницы Господа»… Если слово «Господь» еще хоть что-то значит для кого-то. Может быть, о религии и говорить не стоит, не знаю. Карл мне только в общих чертах обрисовал эту речь. Он считает меня замечательным оратором. Меня! Сразу поймешь, каково положение дел, верно?

Линдгрен смутилась, взяла себя в руки.

– Прости, – пробормотала она. – Я не должна была выкладывать тебе свои проблемы.

– Проблемы у нас общие, старший помощник, – успокоила ее Чиюань.

– Пожалуйста, не надо так! Меня зовут Ингрид. Но все равно, спасибо. Понимаешь, твое спокойствие… выдержка… это так важно. Ты одна из тех, на кого можно положиться. Сад покоя… Да… Что у тебя за дело? – спросила Линдгрен.

Чиюань потупила взгляд.

– Дело в Чарльзе.

Кончики пальцев Линдгрен побелели.

– Ему нужна помощь, – продолжала Чиюань.

– У него есть помощники, – проговорила Линдгрен.

– Что они могут без него? Что мы все без него можем? Ты сама, Ингрид? Ты ведь тоже от него зависишь!

– Конечно, – резко кивнула Линдгрен, сплела пальцы и до боли сжала. – Ты должна понять… может быть, он никогда тебе о том не говорил и мне не говорил, и я ему тоже… но только мы с ним больше не в ссоре. Все забылось, мы просто работаем вместе. И я хочу ему только добра.

– Может быть, ты хотела бы поделиться с ним добротой?

– Ты о чем? – нахмурившись, резко спросила Линдгрен.

– Он устал. Так устал, что ты просто не представляешь, Ингрид. Ему так одиноко.

– Он такой человек.

– Может быть. И все-таки он не машина, не огонь, не хлыст, не пистолет ходячий. Я успела его узнать поближе. В последнее время я смотрю на него… как он спит, когда удается… Он живет из последних сил. Я слышу, как он порой разговаривает во сне…

Линдгрен сжала кулачки.

– Что мы можем сделать для него?

– Верни ему хоть часть его сил. Ты можешь, – твердо сказала Чиюань и посмотрела Линдгрен прямо в глаза. – Понимаешь, он любит тебя.

Линдгрен встала, отошла от стола, сцепила руки на груди.

– У нас есть обязательства, – выдавила она.

– Я все понимаю…

– Нельзя больно бить человека, особенно такого, который нам так нужен. И изменять больше нельзя. Я призвана быть офицером во всем, что делаю. И Карл тоже. И потом… – пробормотала она сдавленным голосом, – он откажется.

Чиюань тоже поднялась.

– Можешь подарить ему эту ночь? – спросила она.

– Что? Что? Нет. Это невозможно. Говорю же тебе! Нет, то есть дело не во времени, но все равно невозможно. Тебе лучше уйти.

– Пойдем со мной, – умоляюще проговорила Чиюань и взяла Линдгрен за руку. – Неужели из-за того, что ты зайдешь к нам в каюту, будет скандал?

Линдгрен покорно пошла за китаянкой. По дребезжащей лестнице они спустились на палубу экипажа. Чиюань открыла дверь каюты, впустила Линдгрен и закрыла за собой дверь. Они стояли в комнатке, украшенной вещицами из страны, которая, наверное, умерла много лет назад, и смотрели друг на друга. Линдгрен коротко, хрипло дышала. Лицо ее покрылось красными пятнами, краснота поползла вниз по шее, по груди.

– Он должен скоро вернуться, – сказала Чиюань. – Он ничего не знает. Это мой ему подарок. Одну ночь, подари ему хотя бы одну ночь и скажи, что ты не переставала любить его.

Китаянка раздвинула кровати и опустила разделительную штору. Она не сумела спрятать слезы, застилавшие глаза.

Линдгрен быстро обняла ее, поцеловала и оттолкнула. Чиюань исчезла за шторой. Ингрид стала ждать.

– Пожалуйста! – взмолилась Джейн Седлер. – Помоги ему!

– А ты сама не можешь? – спросил Реймонт.

– Я пробовала. Похоже, я только хуже делаю. Он в таком состоянии. От меня никакого толку. Тут мужчина нужен. Понимаешь? – покраснев, спросила Седлер.

– Ну, я не психолог, – пожал плечами Реймонт. – Ладно, пойдем посмотрим, может, что и получится.

Реймонт вышел из беседки, где его разыскала Седлер. Тут царил такой покой и тишина, что Реймонт отдыхал душой среди карликовых деревьев, увитых лозами лиан. Правда, он заметил, что остальные все реже наведываются в оранжерею. Может быть, не хотят погружаться в воспоминания?

Про праздник Осеннего Равноденствия как-то позабыли, да и про все остальные – тоже. Церемония по поводу Летнего Солнцестояния прошла на редкость скомканно.