– Нет. Он не в курсе.

Крикет останавливается:

– Ты меня стесняешься? – И засовывает руки в карманы. – Из-за того что я не такой крутой.

Я раздавлена. Крикет совсем не похож на Макса, и его нельзя назвать крутым в прямом смысле слова, однако это самый интересный человек, которого я знала. Он добрый, интеллигентный и внимательный. И он хорошо одевается. Крикет РЕАЛЬНО классно одевается.

– Как ты мог такое подумать?

– Да брось! Он же сексуальный бог рока, а я так, соседский парень. Тупой ботаник, проводящий жизнь на трибунах катка для фигурного катания. Со своей сестрицей.

– Ты не… ты не ботаник, Крикет. И даже если так, то что с того? С каких это пор наука стала тупой?

Крикет выглядит необыкновенно взволнованным.

– О нет, – говорю я. – Только не говори мне, что это все из-за твоего пра-пра-чего-то-там-еще-прадедушки. Потому что это ровным счетом ничего…

– Это значит все. С помощью денег от наследства мы оплачиваем дом, тренировки Каллиопы, мое обучение в колледже, на него мы покупали все вещи, что у меня когда-либо были… И все это не было нашим по праву. Знаешь, что случилось с Александром Грэхемом Беллом после того, как он стал знаменитым? Он провел остаток жизни, скрываясь в отдаленной части Канады. От стыда за то, что сделал.

– Зачем же он так поступил?

Крикет запускает пальцы в волосы:

– По той же причине, по которой мы все совершаем ошибки. Из-за любви.

– О! – Это цепляет. Не знаю почему, но цепляет, и весьма сильно.

– Ее отец был очень богатым и влиятельным человеком. Александр не был. У него были кое-какие идеи по поводу телефона, но никак не получалось создать рабочую модель. Ее отец обнаружил, что некто – по имени Элис Грей – уже готов запатентовать телефон, и вот они поехали в офис в тот же день, что и Элис, скопировали его разработки, вернули документы автору и запатентовали, объявив себя первыми. Александр стал одним из самых богатых людей Америки и смог жениться на моей прапрапрапрабабке. К тому моменту, как Элис понял, что он мог бы иметь, было уже поздно.

Я изумлена:

– Это ужасно.

– Исторические книги полны лжи. Историю пишут победители.

– Но Александр все же был умным человеком. Он был изобретателем. И ты получил свое наследство честным путем. Жизнь – это не то, что ты имеешь, а то, как ты этим распоряжаешься.

– Штуки, которые я делаю, абсолютно бесполезны, – понурившись, отвечает Крикет. – Это плохо. Лучше бы я придумывал что-нибудь другое, что-то… что можно оставить для потомков.

Я начинаю злиться:

– Как думаешь, что бы со мной было, если б я верила, что генетика играет важную роль в моей жизни? Если бы считала, что поступки и решения родителей способны разрушить мою жизнь и мои мечты? Как считаешь, что бы это значило для меня?

Крикет жутко расстроен:

– Я не подумал. Извини…

– А должен был. У тебя есть дар, который ты почему-то отвергаешь. – Я трясу головой, чтобы упорядочить мысли. – Ты не должен позволять чувству вины руководить тобой. Ты не отвечаешь за своих родственников. Твои решения только твои.

Парень пристально на меня смотрит.

Я отвечаю не менее пристальным взглядом, во мне бушуют эмоции. Между нами такое напряжение, что это даже пугает.

Я отвожу глаза.

Мы преодолеваем остаток пути, забираясь на вершину холма, и перед нами расстилается город. Разбросанные повсюду дома, золотые холмы, поблескивающий залив. Ошеломляющее зрелище. Мы садимся прямо на асфальт и созерцаем открывшуюся перед нами картину. Вообще-то, мы сидим прямо на дороге, но нас никто не увидит. Эвкалиптовое дерево надежно укрывает нас от чужих глаз, наполняя ночной воздух своим успокаивающим ароматом.

Крикет протяжно вздыхает. Кажется, это вздох облегчения.

– Я уже и забыл… Эвкалипты всегда напоминают мне о доме.

У меня на душе становится тепло: несмотря на свою насыщенную жизнь в Беркли, Крикет по-прежнему считает это место своим домом.

– Знаешь, – говорю я. – Когда я была маленькой, родители всегда очень стеснялись того, как я одевалась.

– Правда? Удивительно.

– Они боялись, что люди подумают, будто это ОНИ меня так одевают. Что это ГЕИ заставляют ребенка носить блестки и накладные ресницы.

Крикет смеется.

– Но потом они меня поняли и приняли такой, какая я есть. Их поддержка дала мне чувство защищенности. А этим летом я с твоей помощью научилась не переживать по поводу того, что говорят окружающие. И тогда… все стало не так уж плохо.

– С моей помощью?

– Ну да. И я хочу сказать тебе сейчас… Я никогда не забуду твою механическую птичку. Ту, которая пела, если открыть дверцу клетки.

– Ты это помнишь? – пораженно восклицает Крикет.

– И пятидесятиступенчатую машину Руби Голдберга, которая затачивала карандаш. И тот восхитительный поезд из доминошек, который ты собирал две недели, но он потерпел крушение всего за минуту? Это было неподражаемо. Потому что даже непрактичные вещи имеют большую ценность. – Я поворачиваюсь к парню лицом. Он сидит скрестив ноги. – Это как мое платье Марии-Антуанетты. Оно непрактичное, но ради того момента, когда я смогу прибыть на бал в этом прекрасном наряде, которого не будет ни у кого и которое все запомнят, я о нем мечтаю!

Крикет разглядывает мерцающий огнями город и залив.

– Оно обязательно у тебя будет, – уверенно заявляет он.

– Только если ты мне поможешь. – Мне хочется дружески ткнуть парня в бок, но я останавливаюсь на мысленном жесте. – Так когда ты собираешься приступить к моим панье? Завтра или позже?

– Уже приступил. – Крикет смотрит мне в глаза. – Сегодня ночью я занимался ими. А не раздачей конфет.

Я тронута:

– Крикет Белл! Ты самый хороший парень, которого я знаю.

– Ну да, – фыркает он. – Хороший парень!

– А что?

– Именно так меня и назвала моя единственная девушка, перед тем как бросить.

– О! – Слова Крикета застают меня врасплох. Та самая девушка. – Это… очень, очень глупая причина.

Крикет пододвигается ближе, так, что его колени почти касаются моих. Почти!

– Ничего удивительного. Хорошие парни вымерли окончательно и бесповоротно.

Несмотря на самоуничижение, в словах Крикета слышится упрек в адрес Макса, но я делаю вид, что не заметила.

– Кем она была?

– Одна из подружек Каллиопы. В прошлом году.

– Фигуристка?

– Моя общественная жизнь не простирается дальше катка.