Олег улыбнулся:

— Я и сам иногда думаю: зачем? А детдомовцем быть не обязательно. Родных теряют и взрослые.

— Сколько же тебе лет, если ты всех пережил?

— Тридцать восемь.

— Уф! Какой старый, — Ромка покрутил головой. — По тебе не скажешь.

Он всмотрелся в бледное лицо Олега, худощавое, жестковатое: острые скулы, крепкий подбородок, чуть впалые щёки, глаза синие, глубокие, даже слишком.

«Наверное, как та самая Марианская впадина», — вспомнил Ромка, что когда-то учил в школе. Только глаза и вертикальные морщины у губ выдавали его возраст.

— Заведи бабу. Говорят, от них веселее.

Олег рассмеялся.

— Нет, не зря я тебя приволок. Развеселишь кого хочешь.

— Я, вообще-то, не клоун. Может, тебе сплясать вприсядку? — Ромка скривил губы.

— Так я и сам сплясать могу. Гопака. Только вряд ли станет легче. А жену… Был помоложе, служил в армии. Денег не было, общага. Жену привести некуда.

— Теперь есть куда, а уже в лом, — подсказал Ромка.

Олег снова рассмеялся, но вымученно.

— Я в некоторые комнаты, наверное, год уже не заходил. Домработница там убирается. А я как приду вечером, один маршрут: ванная, кухня, спальня. Вот и всё.

— Девку заведи, — Ромка нацепил очки. — А ещё лучше двух. Они и комнаты освоят, всё тут вверх дном перевернут.

— Что-то ты не по годам свёрнут на женском поле. Девка, конечно, хорошо, но меня одна такая обокрала и вообще. Из-за работы некогда романы крутить.

— Какая у бандитов работа? — прыснул в кулак Ромка.

— Да я в принципе не бандит, — пожал плечами Олег. Он достал из массивного холодильника бутылку водки, оглянулся на Ромку и захватил с полки ещё пакет молока.

— Ты всё-таки мент? — сник Ромка. — Что это менты разбогатели? Такая квартирка…

— Я охранник, — Олег налил в рюмку водки, в высокий стакан — молоко. — Водки тебе не даю, хотя, думаю, ты пробовал.

— Терпеть её не могу, — скривился Ромка и потянулся к стакану с молоком. Выпил залпом и облизнулся. — Интересно, кто твой шеф, если он за охрану такие бабки платит?

— Один чиновник… важный, — добавил Олег, опрокинул содержимое рюмки в рот, поморщился и пояснил: — Снотворное. Сплю, понимаешь, плохо. Нервы, как я не знаю что.

— Заметно, — сыто икнул Ромка. — Замков и засовов у тебя штук тридцать? Ты же охранник. Пушка настоящая есть.

— Как это ни странно, я только так могу расслабиться. Не боюсь никого, просто от людей устаю. Хочется от всех отгородиться, хотя бы дверями. Чего ухмыляешься? Ты, между прочим, тоже людей сторонишься. Обычно беспризорники в стайки сбиваются, на вокзалах пасутся и на рынках. А ты прям рак-отшельник.

— Тебе скучно и мне скучно. С ними. Воровать я не могу. Я бы и рад, но зрение плохое. Засыпался однажды, еле ноги унёс. Свои же отметелили, потому что в общий котёл ничего не принёс. Клей нюхать не люблю, у меня от него такие мерзкие глюки, а потом рвёт целый день. И мозги от него сами как клей становятся — вязкие, тупые. А мне мозги ещё нужны ясные.

— Зачем? Банк грабить собрался?

— Хе, — хихикнул Ромка. — Вот ещё! Так что я один. Таскаюсь по подъездам.

— Может, лучше в детдом? Там хоть кормят и спать будешь в тепле, — Олег в нерешительности посмотрел на бутылку водки и отодвинул её на край стола.

Ромка задрал футболку, показывая шрамы справа на рёбрах.

— Это в последнем детдоме. Там если не пацаны лупят, так воспитатели. Я одному нос сломал и сбежал, пока он кровью плевался.

— А ты зубастый, как я погляжу, — Олег встал и убрал бутылку в холодильник. — Неужели кулаком взрослому мужику нос сломал?

— Зачем кулаком? Табуреткой железной, — Ромка зевнул.

— Ты всегда так, табуреткой, если тебя бьют? Или иногда просто тихо плачешь в платочек? Я вот лично совсем не умею плакать, а иногда так хочется, — Олег смотрел в темное незашторенное окно. — Кажется, легче станет, но не умею. А ты?

— Последний раз ревел годика в четыре. Бабушка сдала меня в детдом. И я понял, что теперь жить надо своей головой. А голова ещё была маленькая и глупенькая — вот и рыдал.

— Ты считаешь, что плачут от глупости? — Олег с интересом посмотрел на Ромку, щуплого беспризорного очкарика, с которым ему было странно и интересно разговаривать в своей квартире поздним вечером.

— Плачут на публику, чтобы пожалели. А если ты один, пусть хоть и отколошматили тебя, и не ел ты дня три, плакать какой смысл? Надо идти и добывать жратву, а не сопли размазывать. Соплями и слезами сыт не будешь.

— Оно и понятно. Жизнь била. Но бывают слёзы, от которых становится легче, которые снимают напряжение.

— Напряжение снимать, — хихикнул гость. — Я же говорю, девку тебе надо. Говорят, помогает. А то слёзы. Эй! — он пригнулся. Олег запустил в него скомканной салфеткой.

— Ну а когда на похоронах люди плачут, что, тоже на публику?

— Некоторые на публику, — Ромка ожесточённо зевнул. — Я в прошлом году, летом, жил на кладбище. Там склеп был удобный, правда, гроб на соседней полке, зато все боялись и никто туда не лез. Так вот видел я разные похороны. Одни рыдали на публику, другие себя жалели.

— Может, умершего жалели? — хозяин сморщил губы в изумлении. — А ты-то сам не боялся спать рядом с гробом?

— Чего мёртвых бояться? Надо живых бояться. И жалеть мёртвых зачем? Они не воскреснут, да к тому же им, может, уже лучше, чем нам?

— Ну, ты, блин, философ. Ты в школе-то учился, профессор?

— Учился, и, между прочим, неплохо. Школа только была барахло, — Ромка откинулся на стену за спиной, вальяжно погладил округлившееся пузо.

— Тебе нравится учиться? В школу хочешь? — Олег стал убирать посуду в посудомоечную машину.

Ромка соскочил с табурета и с любопытством заглянул в нутро машины, освещённое и тоже блестящее, как всё здесь на кухне.

— Вот это агрегат!.. В школу? Вот если бы в какую-нибудь хорошую. Знаешь, говорят, в Англии классные школы.

— Да ну! — хмыкнул Олег. — У тебя губа не дура. Ты представляешь, сколько там обучение стоит?

— Чего мечтать о дешёвке? — Ромка подтянул трусы и поправил очки.

— Резонно, — теперь и Олег зевнул. — Ладно. Пошли спать. Ты меня уболтал.

Он постелил Ромке в одной комнате, а сам ушёл в другую.

— Если ты меня всё ещё боишься, можешь закрыться. Тут защёлка есть, — сказал он в дверях, когда Ромка уже укутался в объёмное чёрное шелковистое одеяло.

— А что завтра? — высунулся из-под одеяла Ромка.

— Ничего. Мне утром на работу.