Получив увольнение, солдаты устроили вечеринку на корабле, направлявшемся в Стокгольм. Как и все призывники, Генри, в целях самосохранения инстинктивно стремящийся не выделяться из толпы, освоил грубый и напыщенный жаргон, который производит такое отталкивающее впечатление на непосвященных. Там и тут слышались реплики о калибрах и деталях оружия, и стороннему наблюдателю все это могло показаться нелепым. Но Генри был в самой гуще происходящего.

Прибыв в город, он отправился к Грете и Лео, чтобы покрасоваться перед ними в форме. Грета встретила сына со слезами на глазах. Генри был настоящий красавец, и она надеялась, что «боевое крещение» наконец-то превратит его в разумного, зрелого и ответственного гражданина. Он, единственный из всего квартала, стал солдатом элитного подразделения, получавшим специальное военное образование.

Той осенью четырнадцатилетний Лео Морган должен был дебютировать в качестве сенсационно юного автора сборника стихов «Гербарий». Книгу еще не доставили в книжные магазины, но Лео уже получил авторские экземпляры и вручил один явившемуся домой старшему брату. Генри был глубоко тронут и в кои-то веки не смог вымолвить ни слова. Он понял, что полностью утратил связь с младшим братом, что эту связь надо восстанавливать, но не знал как. Генри молча и неловко взял книгу, по обыкновению слегка пихнув брата кулаком в подбородок. Лео наверняка все понял.

Но салага в увольнении, как известно, не сидит дома. Генри-призывник, едва сбросив с себя военную форму, бросился в город. На нем был старый твидовый пиджак, полосатая рубашка с инициалами «В. С.» и в меру джазовый галстук. Он нашел Билла из «Беар Куортет» в ателье какого-то художника-мазилы, обитавшего в квартале Клара.

Атмосфера в ателье стояла удручающая. Ряды богемы поредели, смерть скосила первый урожай страдающих душ. Билл казался измученным. Генри вошел в ателье в приподнятом настроении — увольнение и пиво делали свое дело. Но Билл и мазила были в полном упадке. Пианист «Беар Куортет» умер во время переливания крови, а Мэрилин Монро так и вовсе покончила с собой. Какое-то время назад художник занимался искусством в духе Поллока, но сменил экшн на медитацию, создав чувствительный портрет самой М. М. Это был панегирик высшего ранга, и теперь Билл, Генри и художник слушали Колтрейна при свете дрожащего пламени свечей, озарявшего словно высеченную в мраморе Мэрилин.

После пары бутылок вина тоска начала отступать. Билл смирился с тем, что пианиста не вернуть, и стал звать Генри в «Беар Куортет», но Генри служил в армии и ничем не мог помочь. Как же, можно сбежать, — предложил Билл, но эта мысль даже не приходила в голову Генри. Сбежать — значит дезертировать. А дезертирство смерти подобно.

У Билла были грандиозные планы касательно квартета: всю зиму они должны были серьезно репетировать перед апрельскими гастролями в Копенгагене, на Монмартре и в Луизиане. Гастроли сулили международную славу, и при желании Генри мог присоединиться. Желание у Генри было, но он не мог. Демобилизация в конце лета, не раньше.

Когда Генри — совершенно автоматически, не подумав, — после пары бутылок вина рассказал армейскую байку, началась перепалка. Билл и художник назвали Генри идиотом, пустышкой — пусть остается в армии хоть навсегда, если угодно. Оскорбленный Генри покинул ателье. Он проиграл. Следующей встрече с Биллом было суждено состояться лишь через пять лет.

Армейские рассказы Генри, разумеется, были исполнены героизма и бравады: к изумлению полковника, наш рекрут являл чудеса храбрости и силы. Он спас каноэ с двумя товарищами в ноябрьском походе, он забрал у солдата, которого покинули силы во время долгого марш-броска, половину снаряжения и нес без единого вздоха. Но все эти байки не представляют интереса для нашего рассказа.

Время шло; Генри, вероятно, страдал и одновременно гордился ролью элитного солдата. Учитывая все произошедшее, можно понять, что страдал Генри нешуточно.

Трудная зима шестьдесят третьего года подходила к концу. Весна выгоняла из заливов и фьордов льды, которые покидали закоулки с жутким глухим воем. Зима выдалась долгой и самой суровой на памяти старожилов. Лед, который вынесло на сушу, ломал пирсы и лодочные сараи, и рыбакам приходилось заново строить то, что забрало море.

Военное руководство явно было довольно своими егерями. Их муштровали и подвергали испытаниям, которые непосвященным могли показаться непреодолимыми, но парни выстояли, это было дело чести. Зима была суровой, и теперь, с приходом весны, наступила пора наград. Высшее руководство смотрело сквозь пальцы на послабления, которые были просто по-человечески необходимы перезимовавшим солдатам.

Спустя неделю после долгого марш-броска, в начале апреля, пара смельчаков отправилась в Ваксхольм и купила контрабандной водки на целый взвод. Спиртное отнесли в казарму, и после ужина началась неофициально санкционированная вечеринка.

За пару часов взвод успел основательно набраться. Генри старался держать себя в руках, но в возлияниях не отставал от других. Уже после первой стопки он понял: не пошло, легче не станет, наоборот, внутри все сжималось сильнее и больнее с каждым глотком.

Около десяти вечера несколько обезумевших здоровяков стали громить туалет в левом крыле. С криками и грохотом они разнесли заведение на кусочки, после чего принялись за казарму, старательно, используя все полученные на службе умения, ломая каждую вещицу, попадавшуюся им на глаза.

Генри почти сразу понял, к чему все идет, и почувствовал, что внутри зреет решение. Он отслужил уже почти десять месяцев, и ему порядком надоело здесь. Беспокойство росло, а впереди было еще четыре месяца — долгих жарких летних месяца. Услышав дикие вопли своих товарищей, яростно пробивавшихся из казармы в казарму, Генри понял, что этим вечером на свободу вырвались мощные силы, противостоять которым невозможно.

В ячейке Генри лежали двое егерей и блевали в свои шлемы. Больше никого рядом не было. Генри действовал так, словно все было спланировано заранее, но на самом деле идея была спонтанной, а полбутылки контрабандного спирта лишь развязали ему руки. Вместо того чтобы присоединиться к погрому, Генри собрал вещи, увязал личное имущество в маленький узелок и завернул его в большой непромокаемый плащ. Затем надел кальсоны, шерстяной свитер и льняную форму. В шкафу Генри оставил письмо: не стоит беспокоиться, он не покончил с собой, и искать его нет смысла — никто не ориентируется на море лучше, чем Генри.

Он отправился в путь после полуночи. Было не слишком темно, Генри добрался до лодочного склада, где хранились небольшие легкие каноэ — с таким можно было управиться в одиночку.

Той ночью весь личный состав безумствовал на вечеринке, и никто не заметил, как один из егерей украл каноэ и уплыл на нем, как индеец, чтобы никогда не вернуться.

У Генри оставалось еще полбутылки водки, и после часа непрерывной гребли он сделал глоток, чтобы немного успокоиться. Каноэ шло хорошо, море было спокойно. В спину поддувал легкий ночной бриз, Генри держал курс на северо-восток, прямо к Стормён. Он рассчитывал добраться до цели за три часа. Розыск не мог начаться раньше семи, этого времени должно было хватить.