Разве только бездарный Хуан занимался делом, для которого не создан и в котором ничего не понимал? Мало ли таких, кто благодаря своему положению и деньгам возглавляет то, для чего совершенно не годится?

Разве только тщеславный Хуан требовал поклонения себе и норовил покрыть золотом даже сбруи своих лошадей? Тщеславное стремление показать свое богатство, затмевая остальных, – один из самых распространенных грехов в Риме. Рим весь покрыт золотом.

Беда моего брата только в том, что у него было больше возможностей, чем у других, к его ногам было брошено все, но у самого Хуана не хватило ума, чтобы с этим справиться. Когда человеку все дается без усилий, он не только не ценит данное, но и способен возгордиться, не имея на то ни малейших оснований.

Чезаре не давалось все легко, ему приходилось доказывать, что он лучший, что должен заниматься иным делом, чем то, к чему определил его отец. Чтобы что-то доказать такому сильному человеку, каким был наш отец, нужно самому стать сильным. Чезаре стал, но остановиться уже не смог. Он всю жизнь доказывал миру, что он новый Цезарь, что выше других и имеет право вершить чужие судьбы, полагаясь на силу оружия, а не убеждения.

Думаю, его гибель началась тогда, когда стремление быть властелином судеб пересилило страстное желание объединить Итальянские земли воедино, воссоздав Великую Римскую империю. Когда гений Чезаре уступил место тирану Чезаре. Почему отец не остановил его, не видел пропасти, в которую сваливается сын, или уже не мог? Скорее второе: пытаясь поднять Хуана до уровня Чезаре, отец позволил самому Чезаре стать монстром.

Я уже не раз написала о вине нашего отца. Неужели Чезаре прав и наше проклятие – принадлежность к имени Борджиа?

Я очень любила отца, любила и боялась и Чезаре, и Хуана. И сейчас я понимаю, что в том, какими они стали, есть немалая доля отцовской вины. Амбиции отца помогли появиться и проявиться чудовищным амбициям Чезаре и Хуана, неважно, что у одного они были обоснованны, а у другого нет.

Если бы отец не поощрял соперничество между ними, все не было бы столь ярко выражено. Если бы братья не соперничали, а помогали друг другу, они могли сделать для Италии много полезного.

Но ведь я тоже Борджиа, разве я лучше Хуана или Чезаре, разве я не тщеславна и не страдаю гордыней? Почему моя собственная судьба столь несчастлива?

Но есть еще Джоффре. Младший брат, на которого никогда не обращали внимания.

Он не похож на нас троих ни в чем, от внешности до нрава. Я знаю, что отец не хотел признавать Джоффре своим из-за его внешности, но брат просто похож на маму больше, чем на отца. Джоффре всегда доставались остатки – внимания, богатства, почестей. С его судьбой тоже не считались, женив на Санче. На Джоффре просто не обращали внимания.

Я не знаю, что должно твориться в душе у талантливого мальчика, а потом юноши, которого в семье не замечали. Джоффре доказал свои полководческие способности в шестнадцать лет, доказал, что может стать куда более достойным полководцем, чем Хуан, но кто это заметил?

Он образован и умен не меньше Чезаре, физически развит и красив, но кто помнит о Джоффре Борджиа? Кому нужны его таланты и умения?

Если мама права и это Джоффре причастен к убийству Хуана, то ему нет прощения, но нужно заметить, что Хуан все сделал для своего бесславного жизненного конца.

Джоффре Борджиа остался в стороне от семьи, может, это его и спасет?

Он сумел укротить свое тщеславие Борджиа и не вознесся высоко, но и падать с вершины Джоффре тоже не придется.

Я не знаю, хорошо это или дурно, но знаю, что даже в семье Борджиа можно было стать не распутным, не тщеславным, не надменным, не жестоким. Худших качеств Борджиа нет у Джоффре, хотя нет и лучших.

Но, может, лучше не быть гением, чем стать гением зла?

Мы с Чезаре обвинили в семейных бедах отца, мол, это его неуемные амбиции, его страстное желание поставить своих детей над всеми, его воспитание и влияние сделало нас троих такими, какими мы стали.

Но разве мы сами ежечасно не способствовали этому?

Разве можно существовать рядом с грехом и не быть в нем запятнанным, если греху не сопротивляться?

Легко быть святым в монастыре, куда трудней в жизни. Я не раз подолгу жила в монастырских кельях, где после бесед с сестрами становилось все так ясно и просто, но стоило вернуться в привычную жизнь, как все снова запутывалось.

Разве я ежедневно не видела совершаемый братьями грех? Видела, даже знала многие подробности, например от Санчи. Понимала, что это ужасно, что оскорбляет Джоффре, но лишь хихикала, слушая рассказы своей невестки.

Разве не знала, что Хуан не пропускает ни одну юбку? Знала, как и все, но не вмешивалась, считая это не своим делом.

Разве я не видела, что соперничество между братьями не доведет до добра? Видела, но, как и мама, не вмешивалась. У меня хватало своих забот.

Рядом гибли три души моих троих братьев, а я старалась им не мешать.

Не в том наша общая беда – мы наблюдаем, оставаясь в стороне. Наблюдаем, видя грех, тем самым поощряя его, иногда даже толкая на совершение. И надеясь на милость Божью, на то, что любой грех можно отмолить. Разве это не грех – грешить, рассчитывая на всепрощение?

Но, размышляя о своих братьях, я подумала еще об одном. Оба погибли неожиданно, без покаяния и причащения. Исповедовались ли они до того? Раскаивались ли в том, что творили? Едва ли.

Стали понятны слова сестры Терезы, которая опекает меня: «Не откладывай покаяние на предсмертный час, никому неведомо, когда он наступит».

Не это ли самое важное – не откладывать покаяние на последний миг, не сокрушаться бездумно по своим грехам, а видеть и понимать их, чтобы не повторять. Возможно, важней не раскаяться в прошлых грехах, а видя их, не повторять снова и снова.

Ваше Преосвященство, едва ли Его Святейшество удовлетворило написанное мной, но я сделала что смогла.

Не мое право судить отца и братьев, я могу судить лишь себя. И это строгий суд, поверьте.

Семьи Борджиа больше нет, что ж, если Италии от этого лучше, значит, так тому и быть. Нашими именами еще долго будут пугать детей в Риме, каждый обманутый муж будет считать виноватым в своей беде Борджиа, каждое убийство назовут продолжением тех, что совершили мои братья. Инцест, распутство, убийства, мздоимство, алчность, жажда власти – имени Борджиа припишут все.

Но я знаю, что пред людской молвой не стоит оправдываться, в этом Чезаре прав. Чем больше будешь доказывать, что слухи лживы, тем больше этих слухов будет. Виниться следует только пред Господом, а Он знает, насколько чиста я и каковы грехи семьи Борджиа.

Перечень смертных грехов, в совершении которых семьей Борджиа Лукреция каялась перед папой Юлием и назначенных им кардиналами, завершен.

К этому времени Чезаре Борджиа уже погиб, и папу Юлия едва ли интересовала исповедь Лукреции, напротив, ее откровения становились опасными для самого понтифика.