– Здорово, тетки! Чего поломалось-то?

Наладчик, при всей своей неказистости, парнем был веселым и шустрым. Стеснительным казался лишь поначалу – мог и разговор поддержать, и сам рассказать чего.

– Ну здравствуй, Витя, ждали.

Татьяна встала из-за машинки, спеша навстречу – как-никак, бригадир она, и ее это дело, следить за починкой.

– Гладильная машина барахлит. Пыхтит что-то. Глянул бы, Витя.

– Эт можно, – с важностью ответил наладчик, шагая к не старому еще, но порядком потрепанному прямоугольному агрегату.

Проходя мимо Нинки, которая в этот момент подняла голову, он подмигнул ей и сказал что-то тихо-тихо. Татьяна не услышала. А Нинка покраснела вся, до ушей, и продолжала так сидеть, не опуская головы и глядя вслед парню, пока не уколола палец иголкой и не очнулась.

Наладчик возился с машиной недолго. Обстоятельно посопев, проверил подъемник, поковырялся с нагревателем, между делом назвал Татьяну – умницей, бабку Надю – красавицей, а Шурочке посоветовал сшить себе юбку солнце-клеш. Остальным тоже захотелось тепла, внимания, по одной женщины потянулись к машине, якобы интересуясь, как продвигается починка. С каждой Витя перекинулся парой слов – и она отходила, довольная. Наконец, он сказал:

– Труба дело.

– Как? Работать не будет? – забеспокоилась Татьяна.

– Да будет… – протянул наладчик, вытирая руки тряпицей. – Дымить только будет. Подымит день, второй, а потом вы света белого не взвидите. Ненадолго это. А починить совсем не могу – износилась.

– Как-то быстро, – покачала головой Татьяна. – И другой нет…

– Ить другая-то есть, – отозвалась из своего угла бабка Надя, ехидно прищурившись из-за машинки. – Вон, у дальней стеночки.

И показала тонким скрюченным пальцем.

Все взгляды устремились туда, где, застланная кожаным покрывалом, уже много лет стояла точь-в-точь такая же, только более старая, гладильная машина. Ее давно использовали в качестве стола. В обеденный перерыв женщины раскладывали на ней нехитрую снедь и даже не задумывались, что под низом – не стол, не сундук, а рабочий аппарат. Впрочем, рабочий ли?

– А она разве включается? – спросила Нинка.

– Ить кто ее знает, – ответила бабка Надя. – Когда-тось включали. А с тех самых пор, как Гришка, алкаш, на ней изжарился, так и бросили.

– Ой! А мы на нем кушали! Как же это он умудрился? – воскликнула впечатлительная Шурочка.

– Дык… пьяный был. Но помер-то не зря… – задумчиво протянула бабка Надя.

– Почему? – резковато спросила Татьяна.

Она не любила разговоров про смерть. Смертей и так достаточно – хлебай, не перехлебаешь.

– А с тех пор сразу счастье нам повалило. Как из мешка посыпалось. Я тогда молоденькой девчонкой была, как Шура, что ли… Ить даже нет – как Нинка. Верно говорю: пятнадцать мне исполнилось. Коса у меня была – эх, в руку толщиной. Не то, что нынче…

Она в задумчивости замолчала. Только светлые глаза смотрели прямо перед собой, видя, должно быть, далекие дни молодости и стройную девушку с русой косой.

– Что там со счастьем, баб Надь? – нетерпеливо выкрикнула Шурочка.

– Ась? Со счастьем… Батя мой выздоровел, смог опять в шахте работать. Болел до-олго, врачи говорили – тебеце. Клавка наша понесла – никак не могла ребеночка родить, муж все сердился, а тут – как надуло. Зойка получила теткино наследство – ох, богатое. Принарядилась сразу, и даже нам подарков надарила. А Степа, сторож наш…

Бабка хитро посмотрела на притихших швей.

– Ну? – не выдержала Татьяна.

– Вот те «ну»! Слабость у него была. Не мог с бабой – хотя красивый был, аж жалко. Рыдали всем цехом. А тут – как рукой сняло. Воскрес мужик будто. Замуж меня позвал потом, через два годочка…

Бабка Надя зарделась и замолчала. Казалось, то, что она рассказывает, произошло только что – или не далее, чем вчера, красавец-сторож Степан позвал ее под венец.

– Байки все это, – нахмурилась Татьяна.

Но сильно возражать бабке Наде не стала: пусть порадуется человек, хоть так, хоть в воспоминаниях.

– Байки-не байки, а гладилку накрыли, от греха.

– С тех пор и не включали? – удивилась Нинка. – Так она уж, небось, заржавила.

– Сама ты «заржавила», – передразнила бабка. – Может, и включали… не помню я.

– Так давайте глянем, чего тянуть, – решительно заявил молчавший до сих пор Витя, и прежде чем кто-то успел ему возразить, в несколько прыжков достиг машины и сорвал с нее кожаное покрывало.

Вопль ужаса прокатился по цеху.

На гладкой поверхности пресса красовалось уродливое кровавое пятно.

– Ужасти какие, – с придыханием сказала Нинка.

А наладчик неожиданно для всех сковырнул ногтем край пятна и, пока никто не успел даже понять, что он делает, сунул палец в рот.

Бабы смотрели на него так, будто увидели воскресшего мертвеца – да хоть и сгинувшего более сорока лет назад Гришку-алкаша.

Витя тем временем широко улыбнулся и сказал:

– Клюквенное варенье.

И тут же вспомнилось, как год назад Шуркин жених прислал ей с фронта литровую банку жиденького трофейного варенья. Девчушка вместо того, чтобы вылакать ее в одиночку, притащила на общак – сладенького-то всем хочется.

Банку поставили на стол, а когда пришло время обедать, обнаружили ее упавшей и пустой, причем с виду вытекло немного, и тогда все решили, что кто-то втихую съел варенье. А оно, оказывается, просто затекло под покрывало через один из многочисленных порезов!

– Шуркино, – заявила баба Надя. – Прости, Нинка, я на тебя думала.

– Так что, запускаем? – усмехнулся Витя.

– Чего запускаем, бабоньки? – голос был грубым, мужским и незнакомым.

Отвлеченные историей с жутким станком и клюквенным вареньем, тетки не заметили, как в цех зашел фронтовик – лет сорока, может чуть младше – война старила людей. Черный ежик волос с вкраплениями седины, зеленые глаза словно выцвели под южным фронтовым солнцем, скулы резко выделялись на худом лице.

Был он в песчаном офицерском кителе, но без погон. Эту форму шили здесь же, Татьяна определила с ходу. Года два назад шили, тогда как раз канта желтого не было, приходилось резать найденные на складе старые ленты вдоль, а потом подрубать с обоих сторон.

– Чего, пинжака не нашлось, или офицерским счастьем хвастать пришел? – спросила баба Надя грубо. Это у нее пунктик такой был: схоронив сыновей и мужа, как один – рядовых, к офицерам она относилась с прохладицей.

– Да какое тут счастье, – не смутился мужик и пощупал левое плечо – поначалу всем показалось, что он просто держит руку за спиной, а теперь стало ясно, что рукав пустой. – Маета одна. В общем, хочу доложить вам, бабоньки, что родное наше правительство послало меня к вам в усиление.