в кабинете врача. Она смотрит, как ребенка взвешивают. Солнечный свет создает нимб вокруг маленькой головки. Врач с улыбкой говорит:

— Какой хорошенький мальчик.

Ребенок набирает вес. Все хорошо. Никаких нареканий. Ни слова про монстра внутри. Врач больше переживает за нее.

— Тебе кто-нибудь помогает с ребенком? Время от времени нужно отдыхать.

— Я справляюсь.

— А отец мальчика? Ты так с ним и не связывалась?

— Нет, я его не знаю.

Ложь — как большое теплое одеяло, которым она укутывает себя и ребенка. Плотная непроницаемая ткань, способная защитить их от всего на свете. А на парковке отец, закрыв лицо руками, качается взад-вперед.

Утро выдалось свежее и ясное. Лив пошла в обход дома Серудии, чтобы не столкнуться с ней. Издалека были слышны крики птиц, которых подкармливала старушка.

Усадьба Карла-Эрика была на холме. В ней выросло несколько поколений, но, в отличие от усадьбы Бьёрнлундов, о ней хорошо заботились. Лив вспомнилась сцена из детства: она сидит в нагретой солнцем кухне и окунает миндальное печенье в кофе, а Видар и Карл-Эрик говорят о чем-то на заднем дворе. «Перекинулись парой слов», — так Видар охарактеризовал их разговор. Даже после того, как Карл-Эрик запустил в него бутылкой и Видару пришлось улепетывать, он утверждал, что они всего лишь «перекинулись парой слов». После этого случая Видар много раз предостерегал Лив насчет Карла-Эрика, утверждал, что у родственника не все в порядке с головой и что его нельзя оставлять наедине с женщинами. «Неспроста он никогда так и не женился», — добавлял он.

Лицо Карла-Эрика было опухшее. Серая кожа вся в крупных черных порах.

— Это ты, Лив? Входи, входи.

Внутри дом был еще лучше, чем снаружи. Недавно отремонтированная кухня. Новые полы. Ступая по полу в носках, Лив поймала себя на том, что шепчет молитву, как в церкви, хотя толком не знала слова.

Карл-Эрик поставил на стол кофе в френч-прессе и спросил, нужно ли ей молоко. Скрытый дверцей холодильника, он что-то жадно отхлебнул.

— Или, может, чего покрепче? — раздался его голос.

— Спасибо, кофе достаточно.

Лив обвела взглядом картины над диваном. Черное высохшее дерево, простиравшее голые ветви к затянутому тучами небу. На всех выполненных чернилами рисунках дерево одно и то же, но с разных ракурсов. Рябина, на которой повесилась Кристина. У Лив мурашки пробежали по коже.

Раздался звук открываемой банки с пивом. Лив невольно вздрогнула.

— Как вы с Симоном?

— Справляемся.

— Полиция тут чуть ли не каждый второй день. Задают кучу вопросов. Но непохоже, чтобы они нашли преступника. Или, может, тебе что-то известно?

Лив покачала головой. Подумала было об очках Видара, найденных на болоте, но решила ничего не говорить. На всякий случай.

— Это ужасно, — сказал он. — Что вы, родня Видара, ничего не знаете. Просто скандал какой-то, что они не ставят вас в известность.

Карл-Эрик отпил пива и подавил отрыжку. Замедленные движения говорили, что это далеко не первая банка за сегодня. Слезящиеся глаза уставились на Лив. Ей захотелось убежать.

— Я так и не понял, почему ты осталась жить с Видаром. Думал, ты хочешь посмотреть мир. Хочешь жить своей жизнью.

Лив уже пожалела, что отказалась от спиртного. Алкоголь придал бы ей смелости встретить такие вопросы. Кухонный стол, как и пол, был новехонький — без единой царапины, без единого изъяна.

— Я пришла поговорить о тебе и папе, — сказала она. — И о вашей ссоре.

Карл-Эрик раздавил пустую банку в руке и достал новую. Щеки над бородой покраснели.

— О мертвых плохо не говорят, но я скажу тебе то же, что уже говорил полиции. Я не оплакиваю кончину Видара, скорее наоборот. Наконец-то в деревне можно вздохнуть свободно. Знай я, кто его прикончил, пожал бы руку.

В Лив проснулась неожиданная жгучая злоба. Кофта прилипла к спине. Мертвое дерево на картинах ожило и зашевелилось.

— Зачем ты так?

— Подожди минутку.

Карл-Эрик вышел в другую комнату. Слышно было, как он выдвигает ящики, перебирает их содержимое. Пока Лив ждала, ее внимание привлек нож на кухонной стойке. Ножны были из темной кожи, а рукоятка — из оленьего рога с гравировкой. Точно такой же нож Видар всегда носил на поясе. Она поднялась и провела кончиками пальцев по рукоятке, прислушиваясь к звукам из соседней комнаты. Затем вытащила нож из ножен, поднесла к глазам. Внутри росли неприятные ощущения.

Карл-Эрик вернулся, и Лив показала на нож:

— У папы был точно такой же.

Он оперся о дверную раму и, прищурившись, посмотрел на нее.

— Этот нож у меня с детства. Подарок дяди Хенрика, он сам мастерил ножи. Видару Хенрик тоже не чужой, так что вполне вероятно, что у твоего отца был подобный. Но этот мой собственный — даю слово.

Под мышкой у него был фотоальбом, который он положил на стол.

— Присаживайся. Погляди старые фото. Они многое могут рассказать.

С неохотой Лив отложила нож, села за стол, но открывать альбом не стала. Карл-Эрик сам стал дрожащими руками перелистывать страницы. Фотографии были из тех времен, когда худые еще щеки Карла-Эрика украшали бакенбарды. И везде он так широко улыбался, что она не сразу его узнала. Зато у нее не было никаких сомнений в том, что за женщина рядом с ним. Волосы тяжелые, как нефть, и взгляд, от которого кровь стыла в жилах. Глаза, которые она видела в зеркале каждое утро.

Рука Карла-Эрика обнимала Кристину за талию. Головы близко-близко. На одном из снимков они купались в озере голышом на фоне заката. На другом — стояли на лыжах в одинаковых шапочках. В альбоме на фото были и другие люди, но она узнала только юного Видара. Он улыбался, как все. Но не его рука обнимала Кристину за талию.

Лив подняла глаза на Карла-Эрика. Губы его были сжаты в тонкую красную линию в глубине бороды.

— Вы с мамой встречались?

— Кристина была главной любовью моей жизни. Единственной женщиной, которую я когда-либо любил.

Он заявил это решительным голосом, без тени опьянения. На лице отразилось страдание.

— Но что произошло?

— Много чего произошло. Видар украл ее у меня. И мой мир рухнул.

— Папа, ты можешь сделать мне косичку «рыбий хвост»?

— Рыбий что?

— «Рыбий хвост». Это такая толстая косичка, похожая на рыбью кость.

— Звучит странно.

— Ее очень сложно заплести, но мама Джамили умеет. Она парикмахер.

— Наверняка я тоже смогу научиться.

Ваня улыбнулась ему с заднего сиденья.

— Джамиля говорит, что мамы лучше пап умеют заплетать косички, но я сказала ей, что мой папа умеет делать все прически, какие есть на Ютьюбе.

Они свернули