В самом начале марта 1953 года во время лекции по английскому романтизму вдруг неожиданно заговорил висевший на стене аудитории динамик. Левитан стал читать сообщение о болезни Сталина. Через несколько дней страна оделась в траур, а весь мир приспустил знамена. Умер могущественнейший из владык, каких когда-либо знала история. Любил ли народ Сталина? Вряд ли. Не было любви. Но уважение было огромное, искреннее. Так уважают отца-самодура, который может вздуть совсем не по делу, но который кормит, одевает и дом которого воры и разбойники обходят стороной за сто верст. Скажу по-честному, у меня во время похорон Сталина было муторно на душе, а девчонки и преподавательницы плакали. Смахивал слезы и кое-кто из ребят-фронтовиков. Но время и молодость брали свое. Скоро все вошло в обычную колею. Потеплело. Нам объявили, что надо принять участие в кроссе имени маршала Берии. И мы приняли участие. А скоро Берию расстреляли. В тот самый день, когда его официально на всю страну объявили агентом мирового империализма, я как раз приехал на побывку к тете Вере. Вечером пошел погулять по милым удобненским улицам. Навстречу мне попался подвыпивший гармонист с компанией дружбанов. Они, никого не таясь, весело орали свежую частушку:

А памятники Сталину снесли только через восемь лет. Дух его и теперь бродит по земле. Было в этом человеке что-то мистическое. Я хорошо помню выставку подарков Сталину в Музее имени А. С. Пушкина на Волхонке. Помню античных богов, стыдливо обмотанных простынями, и гигантскую картину художника Хмелько «Триумф победившей Родины». На картине был запечатлен тот момент парада Победы, когда наши солдаты швыряли фашистские знамена к подножью Мавзолея. Где она теперь, эта картина? На выставке той я видел тысячи экспонатов. И были там не только шикарные лимузины, хрусталь, фарфор и оружие. Там была масса подарков простых и даже бедных людей со всего света. Много лет писал индус на рисовом зернышке письмо любви к Сталину. Прислал свой головной убор и трубку какой-то индейский вождь, были вышивки и другое рукоделие. Тогда человечество еще хорошо помнило, кто и какой ценой его спас. Свою любовь к нашей стране оно переносило на Сталина. И любовь эта была неподдельной. Ведь в те годы еще жив был премьер-министр великой европейский державы, которого наши солдаты сняли с нар гитлеровского концлагеря. Он прижимался щекой к грязной колючей пропахшей порохом и махрой шинели, гладил эту шинель слабой костлявой рукой и повторял, всхлипывая: «Спасибо тебе, русский солдат! Спасибо! Спасибо!»

Началась хрущевская оттепель. Мы продолжали учиться, летом ездили на уборку урожая в колхоз, на военные сборы, на экскурсии. Особенно мне запомнилась поездка из Ростова в Сталинград по Волго-Дону. У костра на полевом стане, в армейских палатках, на палубе теплохода мы много пели. Под гитару и просто так. Пели советскую эстраду, песни Петра Лещенко, Вертинского, песни на стихи Есенина, вечные студенческие песни. Но пели и «Марш энтузиастов»:

И все это было правдой. Повсюду, куда ни глянь, что-то строили. Именно в те годы расцветал гений Королева, Курчатова, Сахарова, Семенова, Ландау, Туполева, Басова, Колмогорова, Тамма, Прохорова и сотен других ученых, принесших стране мировую славу. Герои жили среди нас. На Садовой можно было встретить запросто прогуливающегося с женой командующего округом маршала Еременко или командующего авиацией округа генерала Покрышкина с тремя звездами на кителе. А мечтателями были мы сами, верившие, что до счастья остался один поворот. Это было то самое время, когда папа римский рекомендовал католической молодежи всего мира смотреть советские фильмы как наиболее нравственные.

А потом пришел XX съезд, и по нашим мозгам грохнули закрытым докладом Хрущева, приподнимавшим завесу над мрачными тайнами режима. Мы и это переварили. Слишком сильна была инерция Великой Победы в войне и многих других побед.

Пришла пора государственных экзаменов. Первым, как водится, шел экзамен по основам марксизма-ленинизма. Ох, и трудно было его сдавать в том году! Ни преподаватели, ни студенты не знали, с каким подсветом преподносить тот или иной материал. А тут еще Хрущев приехал! Экзамен прекратился. Все высыпали на Садовую, чтобы лицезреть нового вождя. Никита пребывал тогда в зените славы и никого не боялся. Он ехал в открытой машине. На нем сияла ослепительной белизной вышитая украинская рубашка. Он был розовый, как поросенок. В него кидали цветы, и он улыбался, превозмогая июньскую жару. Вокруг были только сияющие от восторга лица. Через восемь лет эти же люди будут обниматься от радости, узнав, что Никиту, наконец, скинули.

Дипломы нам вручили в начале июля. Вечером, 14 июля 1956 года я переправился на левый берег Дона, сел там на опрокинутый рыбацкий баркас и долго разглядывал Ростов, оставивший в моей душе на всю жизнь след неизгладимый и счастливый. Утром следующего дня я навсегда уехал из своей юности.

10. Какими иностранными языками и языками народов СССР владеете? Немецким (свободно), английским (читаю и перевожу со словарем) украинским (могу изъясняться).

11. Ученая степень, ученое звание? Ученой степени и ученого звания не имею.

12. Какие имеете научные труды и изобретения? Научных трудов и изобретений не имею.

13. Выполняемая работа с начала трудовой деятельности (включая учебу в высших учебных и средних специальных учебных заведениях, военную службу, участие в партизанских отрядах и работу по совместительству)

Каким же образом я попал в свою родную Удобненскую школу? Ведь распределили-то меня в г. Грозный. В Удобной мне пришлось ждать, пока в Грозненском пединституте для меня освободится место на кафедре иностранных языков, а в школе мне предоставили возможность заменить заболевшую тетю Веру. Там я проработал всего сорок дней. Большинство из них провел со своими учениками на уборке картофеля и кукурузы в колхозе. Эти дни остались светлым пятнышком в моих воспоминаниях. Меня окружали сильно постаревшие мои любимые учителя и быстро полюбившиеся ученики. Я был поражен тем, как сильно улучшилось положение дел в станице за пять лет моего отсутствия. Это было видно по школе. Наш класс в составе 26 человек был единственным в районе. Теперь передо мной сидело четыре 10-х класса по сорок человек в каждом. Страна перешла ко всеобщему обязательному среднему образованию. Все дети были хорошо одеты, сыты, а главное – хорошо настроены. Дебилов и хулиганов среди них я не встретил, у этих детей были открытые смышленые лица. С ними хорошо работалось. Я покидал Удобную с сожалением.

У меня нет намерения описывать в деталях мою более чем шестилетнюю деятельность в Грозненском, а затем в Чечено-Ингушском пединституте. Это скучно. Скажу только, что годы эти даром не пропали. Я набрался в педвузе жизненного опыта, умения работать с людьми и вообще возмужал во всех отношениях. За шесть лет произошли существенные изменения в моей личной жизни. Я женился на выпускнице пединститута, которую хорошо знал в ее студенческие годы. Свадьбу сыграли веселую, шумную, а вот обручальных колец у нас не было: в интеллигентских кругах кольца тогда считались мещанством, а стоили они баснословно дешево. Не было и лимузинов с лентами, марша Мендельсона, толпы друзей и свидетелей. В скромный грозненский ЗАГС мы оба пришли с работы в обычной одежде. Процедура оформления брака заняла несколько минут, а живем мы вместе уже тридцать три года, деля пополам все невзгоды и радости. У нас есть дочь и внучка. В общем, мы довольны тем, как прожили жизнь.