Женщина слабо улыбалась, кивала лихорадочной скороговорке, стараясь незаметно освободиться от его рук, но мичман всё хватал её за фартук, за рукава, горячился, не прерывая свой бессвязный рассказ.

Девочки вслед за провизором поднялись по трапу. На палубе суетились санитары и женщины в косынках и фартуках Красного Креста – таких же как у Галины. На «Монголии» кроме положенных по штату санитаров служили добровольные сёстры из числа жён офицеров и городских чиновников; порядок на судне поддерживался образцовый, а аптека, заботами старшего провизора Фейгельсона, была оборудована и снабжена лучше всех в Артуре.

Под крылом мостика сгрудились десятка полтора выздоравливающих в «арестантских» шинелях без погон и суконных бескозырках. Они покрикивали на раненых пересветовцев, когда тех проносили мимо; раненые, кто мог, отзывались слабыми голосами, порой вворачивали крепкое словцо. На матершинника немедленно шикали:

– Креста на тебе нет, храпоидол, при сестрицах такими-то матюгами! И как у тебя язык к такой-то матери не отсохнет?

Санитары грозили кулаками размером с хорошую дыню – брали на эту должность ребят здоровенных, чтобы могли в одиночку таскать носилки с ранеными по крутизне трапов, – а сёстры в притворном смущении прикрывали усмешки уголками косынок.

– Ничего… коли лается – значит, не помрёт, выживет. Пущай, чего там…

Двое санитаров в сопровождении сестры спустили Сёмку в лазаретную палубу – широкое, заставленное койками подпалубное пространство в носовой части. «Монголия», грузопассажирский пароход, был построен в 1901 году в Триесте по заказу Морского пароходного общества Китайско-Восточной железной дороги. После начала войны с Японией судно, стоящее в Дальнем, мобилизовали, и оно и вошло в состав Первой Тихоокеанской эскадры.

Быстроходную «Монголию» переоборудовали в плавучий госпиталь; на нём имелся даже рентгеновский кабинет – изрядное по тем временам новшество. В соответствии с требованиями Гаагской конвенции надводный борт, дымовая труба, шлюпбалки, вентиляционные раструбы, кильблоки, грузовые стрелы – всё палубное хозяйство было окрашено в белый цвет. На трубе и обоих бортах появились огромные красные кресты, заметные в бинокли с огромного расстояния. Традиции джентльменства на море ещё не успели стать пустым звуком – красные кресты однажды уже выручили Монголию. Во время прорыва русской эскадры из Артура пароход был остановлен японским крейсером, но отпущен после осмотра – японцы нарочито обозначали выполнение правил «цивилизованной» войны.

На судне разместились команды шестого и седьмого подвижных госпиталей; раненых в Артуре с каждым днём становилось всё больше, и на «Монголию» принимали людей не только с эскадры, но и армейцев, и пострадавших от обстрелов горожан.

– А хорошо здесь проветривают, не то что в нашем хозяйстве! – заметила Галя Топольская, спускаясь по широкому трапу в лазарет.

Светлана удивлённо покосилась на подругу. Атмосфера лазарета – эта неистребимая смесь йодоформа, духа несвежих простыней, немытого, страдающего человеческого тела, вечного спутника военных госпиталей, – чуть не свалила её с ног. Девочка зажала нос платком и старалась дышать ртом, подумывая уже вылить на платок пузырёк туалетной воды, прихваченной из будущего.

– У нас в Седьмом солдатском амбре куда гуще, – продолжала Галина. – А что делать? Повязки менять не успеваем, йодоформа, бинтов, зелёного мыла – всего не хватает. Мы-то привычные, а вот раненые жалуются…

«Это какой дух должен стоять в палатах, чтобы жаловались даже солдаты, привычные к ядрёной казарменной атмосфере? – подумала Светлана. – Так ведь и до эпидемии недалеко… Интересно, а вши у них здесь водятся?

– Здесь, на „Монголии“, просторно, – заметил провизор Фейгельсон. – Пароход наш ещё в бытность свою коммерческим судном на линии „Дальний – Шанхай – Нагасаки“ славился комфортом. Поначалу здесь помещалось полторы с лишним сотни душ, а сейчас уже больше трёхсот пятидесяти, и всё везут, везут… Пока как-то выкручиваемся, а дальше что?

Аптека Фейгельсона и правда, едва-едва справлялась со спросом на лекарства, средства дезинфекции и всё остальное, необходимое в обширном медицинском хозяйстве. Провизор, впрочем, не унывал: устроив своими силами кислородную установку (для этого пришлось заказывать в портовых мастерских чугунную колбу и газомер), „Монголия“ снабжала теперь драгоценным кислородом половину артурских госпиталей. С начала сентября ожесточение боёв на сухопутном фронте крепости выросло многократно, ощущалась нехватка буквально всего, особенно йодоформа. Раздобыть его в отрезанном от Маньчжурии с начала мая Артуре стало невозможно, но Михаил Симонович итут нашёл выход – закупив в Квантунской вольной аптеке соду и йод, он сам изготовил около трёх фунтов драгоценного антисептика.

Всё это словоохотливый провизор изложил спутницам в ожидании вердикта врача. Фейгельсон не ошибся: контузия взрывной волной оказалась довольно серьёзной; мальчика уложили в углу, под световым люком, отгородив койку лёгкой японской ширмой с драконами.

Девочки пристроились на белых обшарпанных табуретах, которые притащил услужливый санитар. Фейгельсон вскорости ушёл, сказавшись занятым. За Сёмкиной ширмой мелькали тени сестёр и доктора Ковалевского. Галина попыталась, было сунуться туда, но её выставили – вежливо, но непреклонно, так что теперь оставалось волноваться да прислушиваться к голосам за ширмой. Сухонькая, пожилая добровольная сестра, чрезвычайно похожая на монашку, обработала царапину на Светкином лбу; перевязывать не стала, и теперь девочка щеголяла роскошным коричневым йодным пятном до самых бровей.

– Балашов меня звать, Тимоха. Взят под ружжо из Томской губернии, Барнаульского уезда – слыхал, небось? На Зелёных горах в июле япошка стуканул меня пулею в коленку.

Бородатый худой солдат умолк, поворочался на койке, устраиваясь поудобнее. Сосед его, круглолицый, с соломенными волосами парень, мял в пальцах самокрутку, косясь на санитара, который возился с лежачим раненым за две койки от собеседников, – курить в лазаретной палубе запрещалось.

– Тока пулю в гошпитали вынать не стали, – продолжал Балашов. – А почему – пёс их знает…

– Лякарствы пожалели, – сказал круглолицый. – Доктора – они такие… Кому надо на нашего брата порошки переводить? Сами небось знаете…

Собеседники покивали – да, знаем.

– Вот и гадаю теперя – как жить-то дальше? Ну спишут меня подчистую – и что? Калека, какой от меня дома прок? Я уж просил-просил их благородие господина поручика, чтобы не отправлял в околоток – стоять-то на ногах я верно не могу, а руки ишо здоровые, стрелять из окопа сумею. Не послушал, отправил…

– И правильно, что отправил, – заметил сосед с третьей койки, по виду казак. – Убили бы тебя, дурья башка, и все дела. А так содержание от казны выйдет, откроешь лавочку или сапожничать…

– Ежели кажинному покалеченному на войне лавочку открыть – в Расее денех на товары не хватит! – Балашов угрюмо почесал в бороде. – Где это видано, чтобы увечный солдат зажиточно устраивался?