– Это верно, – вздохнул соломенноволосый. – Разве что родня не забудет…

– Можно, конешное дело, сидельцем при лабазе… – раздумчиво продолжал Балашов. – Грамоте я учён, спасибо ихнему благородию штабс-капитану Топольскому – он нас, дурней, чуть не пинками в солдатскую школу загонял, а мы-то упирались!

– Грамота – это дело! – согласился казак. – Наука на вороту не виснет, глядишь, и прокормишься, не придётся христарадничать! Грамота – она завсегда кусок хлеба, ежели человек увечный, но с понятием. Потому – к служивому всегда доверие!

– У нас в Томске торговля богатая, – закивал Балашов. – Хлебные склады али скобяные – так цельными улицами, и в кажинном – от сидельцев да приказчиков не протолкнуться. Пристроюсь, Господь не выдаст…

– Ежели бы не нога, мог бы в городовые али дворники, – влез молодой. – Место хлебное, особливо в губернском городе. Которые крест выслужили – тех завсегда берут.

– Да, нога… – вздохнул увечный стрелок, – если бы да кабы во рту росли бобы… а лучше – цельные шанежки! Тады можно было бы горя не знать – жуёшь себе да водочкой заедаешь, чтобы скушно не стало…

Раненые рассмеялись, а Светка толкнула Галину в бок:

– Галка, это они о твоём отце?

– Да, о нём, – кивнула девочка. – Солдаты папу любят. Он как-то рассказал, как офицеры полка собрали по подписке деньги на солдатскую школу – с разрешения Кондратенко Романа Исидоровича. Генерал разрешил отпускать тех, кто учится, с позиций, когда нет боёв. В этой школе раньше преподавал учитель словесности из нашей гимназии, только сейчас его нет. Когда гимназия закрылась, он сразу в Читу уехал, на поезде. Наверное, и сейчас там.

– А здесь ничего, благодать, – продолжал Трофим Балашов. – Кормят нашего брата хорошо, грех жаловаться. А в Дальненском околотке, где мне пулю вынать не стали – там кормили совсем мусорно, хуже, чем в роте.

– Когда нас в Артур гнали, и вовсе за свои харч покупали, – заметил раненый с дальней койки, до самых глаз заросший дремучей проволочной бородой. Над ним в рядок красовались лубочные картинки с казаками, бравыми матросами и стрелками в лохматых маньчжурских папахах, лихо громящими противных кривоногих японцев.

– Кормовых полагалось по двугривенному на дён, а на станциях фунт хлеба – тринадцать копеечек! Как тут пропитаешься? Вот и проели все деньги, что взяли из дому. Так на своих харчах до Артура ентого треклятого и доехали…

– А всё интенданты, – мотнул головой казак. – Они, воры, нехристи, сами вон какие дома понастроили, а люди конину жрут! Так ведь хорошо ишшо, ежели есть эта самая конина…

Светка припомнила рассказ Татьяны Еремеевны о закаменевшей муке в гарнизонной пекарне.

Между раненых прошествовал священник – грузный человек с окладистой, слегка раздвоенной книзу седоватой бородой, прикрывавшей массивный крест. Батюшка размашисто крестил лежащих на койках раненых; кое-кто, увидев его, пытался подняться. Священник останавливался – страдалец тут же припадал к перстам.

– Отец Николай, иерей, „монгольский“ священник, – прошептала Галина, благовоспитанно привставая с табурета. – Он часто служит у нас в госпитале: много раненых умирает, наш батюшка не успевает отпевать – вот и зовут отца Николая.

– А ты, Балашов, коли грамотный – почитай-ка „сплетницу“! – подал голос казак, дождавшись, когда отец Николай, раздав благословения, удалился по проходу между койками. – Мы-то сами несподобились выучиться. Чего там начальство сулит, скоро побьём япошку?

Тимофей взял сложенный пополам лист артурской официальной газеты „Новый край“, которую в городе называли не иначе как „Артурская сплетница“. Верхний край листа лохматился – кто-то уже успел оторвать бумажную полоску на самокрутку. Тимофей оглядел изъян и строго глянул на соломенноволосого паренька. Тот виновато спрятал глаза.

– Значицца, так, – откашлялся Балашов. – Пишут с Волчьей батареи, Пётр Николаич Ларенко. Немного левее Ручьёвской батареи виден японский воздушный шар – белый, формы тупой сигары, с придатком вроде руля…

Солдат выговаривал слова старательно, почти по складам – как человек, недавно научившийся читать, но ещё не вполне доверяющий этому своему умению. Окружающие, затаив дыхание, слушали:

– …Одна шрапнель с наших батарей разорвалась на воздухе, по направлению к нему, казалось, будто совсем близко от шара, но может быть и огромный недолёт. Сомневаюсь, чтобы у нас было наконец, организовано правильное наблюдение за разрывами снарядов; если бы оно было, то можно было бы расстрелять этот шар. Но по нему уже больше не стреляют – должно быть, нет надежды попасть в него.

– Видал я такие, – прохрипел из своего угла стрелок, рассказывавший о несправедливой кормёжке по дороге на Артур. – Всякий дён ента колбаса висит над позициями. Наши, с Залитерной, уж и пуляли шрапнелью, и пуляли – ничего ей, окаянной, не делается! А япошка нас как на ладони видит и по телеграфу докладывает, куды стрелить…

– Сказывали, у нас тоже сшили ажно три воздушных шара, – заперхал казак. – Тока никто не знал, что с ими дальше делать, вот шалавам портовым и раздали – на кофты да шали…

На него зашикали: не мешай, мол. Тимофей Балашов принялся читать дальше:

– Приказ генерал-адъютанта Стесселя, начальника Квантунского укреплённого района, за номером шестьсот шестьдесят шесть. Газете „Новый край“ разрешается продолжать издание, но без права…

– Тьфу ты, напасть какая! – снова встрял казак. – Это какой поганый номер Стесселев-енерал удумал – число Зверя, на тебе! Не будет нам воинского счастья с такими начальниками…

На этот раз никто не стал его осаживать – раненые потупились, зачесали в затылках и бородах, глухо переговариваясь. Номер приказа не понравился всем.

– …без права какого бы то ни было участия корреспондента Ножина. Всем невольно бросается в глаза, что после отъезда иностранных корреспондентов выдворенные приказом генерал-адъютанта Стесселя ранее японцы, во-первых, усилили бомбардировку и, во-вторых, она стала точнее. Все сознают, что не следовало выпускать этих господ, тем паче после того, как они разгуливали по крепости с открытыми глазами».

– Выдавить зенки бесстыжие! – воскликнул чернобородый раненый с угловой койки. – Шпиёны все! Повесить, и вся недолга! Наши христопродавцы подкупленные их выпустили! А мы теперя сиди, как мыши под веником…

– Христопродавцы и есть! – подтвердил Тимофей Балашов, оторвавшись от «Нового края». – Шпиёны и воры, так в газете прописано. Вот слушайте:

– Портовый чиновник Д., привлечённый к суду за пропажу 30 тысяч футов проводов, будто начинает обличать агента Китайской Восточной железной дороги К. и прочих, за кем имеются грешки.

– Погибели на ихнее племя нету! – выругался казак. – Куды только жандармы смотрят? Выдать их народу – небось за всё спросилось бы!

– Не, – рассудительно заметил молодой, – так нельзя. Ежели наш брат сам станет суд вершить – это что ж за порядки в крепости будут? Приходи да бери голыми руками…