…Потом он сходил за водой. Безногий опять закатил глаза и обмяк, дышал часто и коротко, но дышал. Что же мне с тобой делать, думал Денис. Ты же все равно сдохнешь. Скинуть собаку вниз, как хотел? А потом оттащить отбитую тушку куда-нибудь в угол. Воняй себе там. Предварительно по горлу чиркнуть… нет, кровища натечет, ну ее…

Видимо, от дыма он все-таки угорел, а может, не простой это был дым, а с какой-нибудь местной коноплей, но голова стала пустой и легкой. Хотя и трещала. Вообще состояние было как на пяти тысячах.

Метров. Над уровнем. Океана.

Океана воды.

Вода тикала о воду. Тик-тик-тик.

Кроме воды, Денис, извинившись перед мертвым, прихватил и одеяло. Потом решил извиниться перед одеялом за то, что и другой человек, которого оно будет укрывать, умрет. Скорее всего. Но что же делать, такая у нас работа. Работа у нас такая.

Жила бы страна родная, как пел, бывало, дед, раскинув руки на спинку дивана. Нормально, дед, говорил Денис, только не ори так. Дед все равно орал. Голос у него был хороший, громкий, глубокий, только вот слуха совсем не было, и врал дед безбожно, не попадая даже в ритм, не то чтобы в ноты. Диван был плюшевый, зеленый, с прямой неудобной спинкой и кистями на валиках. Бабушка завешивала его тонким деревенским ковром — ручная вышивка цветными нитками мулине по мешковине. Ковер был еще довоенный. На ковре было горное озеро с лебедями, красавица, многорогий олень и джигит с усами и кинжалом.

В какой-то момент Денису показалось, что именно этот ковер он сейчас и тащит, со страхом развернул одеяло, но нет, просто тканый орнамент из черных и белых кенгуров… кенгурей…

Или кунгурей?

Денис задумался, как правильно. Наверное, «ку». Васька Кунгуров. Иначе было бы Кенгуров, а это не так.

Дым все еще валил, но уже не столь яростно. Возможно, этим дымом ему подавали знаки? Маленький тощий негр с усами что-то бормотал, глаза дергались под веками. У джигита усы были черные, а у этого белые. Зато тот сам был белый, а этот черный. Вернее, темно-серо-зеленый. Что же с тобой сделали, парень?..

Бормотал он по-французски. Денис французский более или менее знал, но все же не настолько, чтобы понимать бешеное бредовое бормотание. Булькнув над его ухом фляжкой, Денис заставил парня замолчать, прислушаться и недоверчиво попросить воды.

Только медленно, сказал Денис по-французски. Тот закивал, заквакал, хотел прихватить фляжку руками — хренушки вам, руки прочно зафиксированы, хватит с меня внезапных нападений, — потом стал просто пить, пить и плакать.

Снаружи, похоже, была ночь. Видны были остатки огромного костра, угли, головешки. Денис отвязал парню — Шломо, Шломо Арейя (или как-то похоже), такой вот, на фиг, француз, — руки (кисти узкие, пальцы тонкие, такие можно только придумать, а не родиться с такими), и руки эти упали мертво и тупо, потому что Шломо умер. Он рассказывал Денису про себя, как он, забытый в Эфиопии сефард, бежал во Францию, записался там в Иностранный легион, из того легиона перебрался в этот (как — детали опущены), дезертировал из этого и забился в самую глухомань, не думал, что обнаружат, семью завел, детей уже восемь душ, но пришли ночью, старших двоих за жопу и его за жопу. И что-то такое сделали, что видел он все как из аквариума, где сидел сам, холодный и скользкий, пускал пузыри, пялился на рожи и ничего не понимал, то есть понимал, что происходит, и понимал, что происходит это с ним, но ничего не чувствовал, а почувствовал только сейчас. И его двоих сыновей убили сегодня ют здесь, у этой дыры, а он ничего не чувствовал, только знал, что в дыру нужно войти и поубивать там всех. И он вошел и чуть было не поубивал — ну, просто не справился. А потом аквариум исчез, и стало очень ясно и очень больно, здесь меня знают как Скорняка Мысу, найди мою жену и детей и расскажи, и передай, — но передавать было нечего, и Денис просто держал в руке холодеющую узкую руку, которая была, наверное, и сильной, и умелой.

Момент смерти он пропустил.

Денис завернул умершего в одеяло и сначала хотел поднять его на плечо, но побоялся потерять равновесие. Поэтому он волок его волоком — даже по лестницам. И положил не там, где лежал беглец в оранжевой робе и текла вода, а в «колонном зале» под какой-то отдушиной, куда втягивался дым. И только тогда он вспомнил про недопроковыренную решетку в полу.

Чуть раньше: герцогство Кретчтел, Сайя, планета Тирон.

Год 468-й династии Сайя, 13-й день лета

Первый полет был пробный: пилот поднял свою тарахтелку в воздух, описал три круга над полем и легко посадил рядом с полосатым чулком-флюгером. Потом, ворча моторами и подрагивая хвостом, аэроплан подкатился к группе штабных офицеров, стоящих на кромке поля.

Полковник не считал себя знатоком авиации, однако был уверен, что подобная схема летательных аппаратов на Земле не применялась — по крайней мере широко. Он не видел ничего похожего ни живьем, ни на картинках. Четыре узких крыла, смыкаясь концами, образовывали ромб, и в центре этого ромба располагался моторный блок: два двигателя и два толкающих пропеллера. Перед моторами висело то, что с большой натяжкой можно было бы назвать кабиной: открытые всем ветрам сиденья пилота и пассажира, одно рядом с другим; на месте пассажира «сидел» мешок с песком. Крестообразное оперение держалось на длинной тонкой хвостовой балке — наверное, выклеенной из фанеры трубе. Все это катилось сейчас по кочковатому полю на трех толстеньких колесах-дутиках…

Но если сама конструкция оставляла впечатление чего-то вполне оригинального, то движки при ближайшем рассмотрении оказались до боли знакомы. Когда-то давно, в прежней жизни, у Стриженова был снегоход «Буран», и вот там рычал-старался точно такой же двухцилиндровик.

— Отлично, — сказал полковник, делая шаг вперед. — Освобождайте мне место, время не ждет…

— Товарищ полковник! — испуганно возмутился Куренной, командир разведвзвода; предполагалось, что полетит он.

— Отставить, — сказал полковник тихо.

Настолько тихо, что все перестали дышать. Но он не стал больше ничего говорить, только кивнул на аэроплан, и тут же покрытый шрамами механик и толстый сержант-чех, прикомандированный к авиаотряду, бросились выполнять приказ.

Аэроплан немедленно дозаправили — из ведра со стремянки, — полковника пристегнули к креслу, он проверил, удобно ли надеваются защитные очки, правильно ли висит на груди бинокль и не попадали под привязной ремень кобура с потертым «стечкиным». Две запасные обоймы он сунул в нагрудный карман. На какой-то ну уж самый невероятный случай.

Поскольку до парашютов у здешних умельцев руки еще недошли…

— Мое имя Туварх, — сказал пилот по-русски. — Я наездник для герцог Каумбари. Меня предали вам для.

— Очень приятно, — кивнул полковник. — Полетели?

— Легкий путь, — улыбнулся «наездник».