– Пойдем со мной, – сказал Филя, открывая дверцу и выпрыгивая из машины. – Я тут ничего не знаю.

– Как будто я знаю, – ответила Рита, открывая дверцу со своей стороны.

Они оставили автомобиль у морга и направились к основному корпусу. Затем торопливо прошли мимо десятка-другого машин, забивших площадку перед огромным зданием и въезд на высокий больничный пандус для автомобилей «Скорой помощи». Одна из «неотложек» пыталась въехать на этот пандус, но путь был заблокирован, и никто из водителей не обращал ни малейшего внимания на вой медицинской сирены. Навстречу Филиппову и Рите непрерывным потоком спускались люди, приехавшие за своими родными. Они осторожно вели своих больных под руки, заботливо поддерживали их на скользких ступенях, рассаживали по машинам, пытались отъехать, окончательно застревали и тоже начинали нервно гудеть, присоединяясь к общему автомобильному гаму.

Поймав Риту за руку, Филя тянул ее за собой. Со всех сторон летела ругань, слова сочувствия и жалобы на русском и на якутском языках. Это двуязычие еще больше подчеркивало царивший тут хаос и разобщенность. Все хотели одного и того же, но никто не хотел понимать друг друга. Всем казалось, что остальные на них ополчились, что остальные – враги, и что самым лучшим будет заранее дать отпор этим остальным.

– Бесы, – бормотал Филя, задыхаясь от холода и проталкиваясь внутрь больницы. – Черти вавилонские…

В коридоре у самого входа, рядом с постоянно хлопавшей дверью, курил, сидя на корточках, стриженный наголо подросток. Нахохлившись как маленькая больная птица, он прятал сигарету в ладонь и пускал дым себе под ноги. Под расстегнутым армейским бушлатом, который был ему очень велик, виднелись только тельняшка, спортивные штаны и огромные рваные тапки. Клубы пара, то и дело врывавшиеся в больничный коридор с улицы, нисколько его не беспокоили. Входившие и выходившие люди спешили мимо, не обращая на него внимания, а он был поглощен тем, что рассматривал, как дым от его сигареты перемешивается с паром. Кричавшая на него медсестра в пуховике поверх белого халата тоже ничуть его не беспокоила. На все ее претензии он рассеянно отвечал, что будет курить где захочет, что его некому забирать, что он из другого города и не виноват, что после освобождения с малолетки его привезли сюда.

– Заболел сильно, тёть, не ори. Не знаю, куда теперь приткнуться.

– Мне сказали, что Анна Рудольфовна должна быть здесь, – вмешался в их одностороннюю перепалку Филя. – Где ее можно найти?

Медсестра посторонилась, пропуская на выход целую семью, сгрудившуюся вокруг большой грузной женщины с кавказским лицом, которая стонала при каждом шаге и закатывала глаза.

– Ее сегодня не будет. У нее несчастье.

– Да, я знаю, – кивнул Филя. – Но мне сказали, что она поехала сюда. Ее соседка сказала.

– Ну, идите тогда в ординаторскую. Может, там кто-нибудь подскажет.

Филя и Рита двинулись по коридору, а подросток у них за спиной продолжал бубнить, по-прежнему не соглашаясь потушить сигарету:

– У вас тут беспредел, как на малолетке. Ничего не понятно. Куда все подорвались? Вот на взрослой зоне порядок. Всё четко, всё по правилам. Мне пацаны рассказывали, у которых отцы сидят…

Из ординаторской их отправили в неврологию, однако и там никакой Анны Рудольфовны они не нашли. Пожилая медсестра с ярко накрашенными губами нервно сказала, что видела ее в процедурной на другом этаже, но туда посторонним вход воспрещен.

– Вы здесь подождите. Я передам, что к ней пришли.

Стоя в ощутимо прохладном уже коридоре, по которому, как и по всей больнице, сновали с какими-то тарелками, банками и одеялами в руках бесчисленные родственники пациентов, Рита и Филя бессмысленно вертели головами из стороны в сторону до тех пор, пока рядом с ними, у самого входа в полупустую уже и разоренную палату не закричала вдруг женщина.

Она сидела на кровати рядом с дверью, крепко обхватив рукой никелированную спинку, как будто боялась, что ее уведут отсюда силой. Вокруг стояла растерянная родня – судя по всему, дети и даже внуки. Не вытирая бегущих по лицу слез, она говорила, что не хочет возвращаться домой, что она там всем в тягость, что ее там обидели – ей дали это понять.

– Я здесь буду. Мне тут хорошо, – повторяла она, прижимаясь к спинке кровати, словно та была теперь единственное родное для нее существо. – Ничего не нужно.

Дети ее уныло топтались на месте, пробуя возражать, но женщина лишь качала головой и не отпускала спинку кровати.

Так продолжалось, пока у двери не остановился маленький якутский дедушка, которого в соседней палате тоже собирала семья. Очевидно, эти двое успели тут подружиться, поэтому он сразу направился к плачущей женщине, сел на кровать рядом с ней, о чем-то негромко заговорил. Женщина вытерла слезы, кивнула ему и даже слегка засмеялась, указывая на своих детей, как будто вдруг застеснялась этой неразберихи и своего участия в ней и как будто хотела сказать старичку, что вот у нее тоже есть семья. Филя попытался услышать их разговор, но что произошло дальше, он уже не узнал.

К ним с Ритой подошла медсестра с ярко накрашенными губами и нервно сказала, что Анна Рудольфовна в психиатрии.

– Там пациентов эвакуируют в пригородную больницу. У них печное отопление сохранилось. Анна Рудольфовна помогает.

По дороге в отделение психиатрии, пока шли разными коридорами и переходами между корпусами, Рита долго молчала, однако на входе туда все же не удержалась.

– А зачем нужна эта Анна Рудольфовна? – спросила она.

Филя ничего не ответил.

* * *

В просторном и совершенно холодном фойе рядом с кабинетом заведующего отделением на стульях, на табуреточках и в креслах-каталках сидели человек десять из числа пациентов. Ни одного родственника рядом с ними не было. Остальных, судя по всему, уже разобрали, а эти не были нужны никому. Несколько совершенно высохших стариков и старушек с одинаковым отсутствующим взглядом, одинаково провалившимися ртами и всклокоченными остатками волос, два-три олигофрена без определенного возраста и на удивление крупная, но очень худая женщина, восседавшая на кресле-каталке словно на троне.

Кто-то уже успел натянуть на них разношерстную верхнюю одежду явно с чужого плеча, и теперь во всех этих телогрейках, старых тулупах и каких-то несуразных пальто они напоминали группу статистов, готовых к выходу на площадку на съемках нового фильма Йоса Стеллинга. На одном из олигофренов поверх ветхой шубейки для дополнительного тепла был застегнут оранжевый строительный жилет.

– Пипец, – негромко сказала Рита.

– Жизнь принимает разные формы, дочь моя, – безо всякого пафоса ответил Филя. – Привыкай к ее многообразию.

Из кабинета, дверь в который была слегка приоткрыта, летели звуки жаркого спора. Филя заглянул туда, но обе женщины, стоявшие в напряженных позах рядом с большим столом, только скользнули по нему взглядом. Одна из них – небольшого роста, с короткими рыжими волосами, морщинистым лицом и горбатым носом – говорила таким низким и таким скрипучим голосом, что складывалось ощущение, будто в кабинете разговаривало дерево, а не человек. Ее спокойные умные глаза в упор смотрели на крайне взволнованную темноволосую собеседницу, и весь неистовый порыв этой второй женщины, вся ее пылкость и гнев легко разбивались о что-то такое бесконечно огромное и тяжелое, что было в этих глазах и в этом усталом прокуренном голосе.