Ельцов оставил машину около магазина и пошел пешком. Гриша был дома. Дверь на террасу и окна распахнуты настежь. На пороге сидела пестрая кошка и старательно умывалась.

— Григорий Исаевич! — крикнул Ельцов. — Григорий Исаевич!

— Кто меня? — задребезжал Гришин дискант. — Кто?

Он появился из-за дома с огромной лейкой в руке, прищурился, закрыл ладонью глаза.

— Батюшки мои, вот нежданный гость. Игорь Дмитриевич, заходите, посмотрите мое имение.

Гриша поставил лейку, вытер ладони о джинсы и с протянутой рукой зашагал к Ельцову.

— Давненько не виделись, давненько.

— А ты, Григорий Исаевич, стал сельским жителем.

— Пойдемте, дорогой полковник, я вам свое богатство покажу.

Участок был хоть и небольшой, но ухоженный. На грядках крутились поливальные установки, разбрызгивали воду. Солнце преломлялось в брызгах маленькими радугами. Порядок царил на участке.

— Никогда бы не подумал, Григорий Исаевич, что у вас откроется талант садовода, — сказал с одобрением Ельцов.

Он оглядел ровные грядки, ухоженные яблони, чистенького загорелого Певзнера и позавидовал ему. Жизни этой спокойной позавидовал, тишине, радости на лице его бывшего агента.

Гриша Певзнер, садовод и любитель кошек. Прямо анекдот.

— Пошли в дом, Игорь Дмитриевич, окрошкой угощу, клубничкой своей, кваском домашним.

Гриша сноровисто накрыл стол на террасе. Окрошка действительно оказалась дивной, квас ягодный бил в нос, куда там шампанское. За едой обменивались незначительными новостями. Хозяин, несмотря на показную радость, был внутренне напряжен. Он точно знал, что не из-за окрошки и кваса приехал к нему бывший начальник МУРа. За чаем с домашним вареньем Гриша, наконец, спросил Ельцова:

— Какое дело у вас ко мне, Игорь Дмитриевич?

— А без дела я заехать не могу?

— Не в ваших правилах.

— Это точно. Ты, Григорий Исаевич, ювелира Макарова знаешь?

— Да кто ж его из деловых не знает? Сволочь редкая. Как говорят блатники — клиент прохладной жизни.

— Значит, любит на чужом горбу в рай въехать?

— Не то слово.

— Ты с ним в каких отношениях?

— В самых шоколадных, потому что общих дел не было. Ничего не делили. Я ему сбрасывал товар, он давал мне мою цену, и разбегались.

— Григорий Исаевич, голуба моя, — Ельцов достал трубку, раскурил, — помоги мне.

— Вам или конторе вашей бывшей?

— Мне лично, я ведь нынче лицо частное.

— Частное, — расхохотался Гриша, — милый вы мой, не бывает бывших сыщиков, это не профессия, а судьба.

— Прав, Григорий Исаевич, прав.

— Так что сделать надо?

— Поехать к Макарову, показать фотографию изделия, дать телефон продавца. Конечно, он спросит, почему ты сам не покупаешь. Ответишь, просто, мол, нет у меня таких денег.

— А что за вещь?

Ельцов вынул из кармана фотографию, протянул Грише. Тот взял, достал очки, изучил внимательно.

— Неужели она, Игорь Дмитриевич?

— Она, она.

— Да, таких денег у меня нет и не было.

— Ты с него долю за подвод получи.

— Это уж будьте уверены, не фраернусь. Вот спасибо, дали и мне заработать. Только не за этим вы, Игорь Дмитриевич, приехали, совсем не за этим. В цвет?

— Правильно угадал. Не буду скрывать от тебя, мне нужно, чтобы Макаров увидел эту вещь и с хозяином от твоего имени связался. Все. Твоя миссия, дорогой Гриша, на этом кончается. Бояться тебе нечего…

— А я и не боюсь, — перебил его Гриша, — всех дел-то, вывожу купца на законную сделку. За это с меня никто получить не сможет.

— Григорий Исаевич, если выполнишь мою просьбу, некому будет получить с тебя.

— Хоп, как говорят наши друзья из страны урюка, — засмеялся Гриша.

У калитки, прощаясь с Ельцовым, он задержал его руку в своей и сказал:

— Сделаю, что надо, Игорь Дмитриевич, сделаю и позвоню.

Ельцов-старший не поехал домой. Он остановил машину на улице Готвальда, рядом с кафе «Ритм». Он любил днем приходить сюда. В кафе было пусто, а бармен делал великолепный кофе. Здесь можно посидеть спокойно, покурить, подумать.

Бармен увидел его, поздоровался и спросил:

— Как всегда, Игорь Дмитриевич?

— Да, пожалуйста, кофе и боржоми.

Бармен сам принес на столик заказанное и включил магнитофон. Тихо запел французский шансонье. Ельцов закурил трубку, отхлебнул кофе. Ну что же, первый шаг сделан. Конечно, Юрка и Игорь Анохин ребята смелые и умные, но дилетанты.

Тридцать два года полковник Ельцов отдал сыску. За это время он разработал и провел оперативные комбинации, которые до сих пор изучают в школах милиции и Академии МВД, и на этот раз он наработал комбинацию, которая уничтожит генерала Болдырева.

Он пил кофе, курил и еще раз прокручивал, проигрывал комбинацию за себя и своих противников. Ну что же, его операция началась, теперь надо ждать результата.

* * *

Игорь Анохин ушел из редакции сразу после планерки. По правилам, она начиналась в одиннадцать часов, но после того, как главный редактор выпустил книгу и возомнил себя писателем, совещание проходило после обеда.

По коридорам слонялись заведующие отделами, замы и ответственный секретарь. Они пили кофе, курили, трепались, ожидая появления шефа. Никто не вызывал авторов, никто не работал с рукописями, никто не бегал в производственный отдел. Ждали. Главный мог появиться с минуты на минуту. Анохина раздражал этот человек, он был как бы слеплен из разных кусков пластилина. Но ни показная демократичность, ни некий левый литературный крен не могли выбить из него комсомольского чванства и номенклатурного презрения к людям.

Он сидел дома, в кабинете, увешанном портретами классиков, писал свою околесицу, не думая о том, что у двадцати человек, которые ожидали его в редакции, могут быть свои дела.

Наконец, главный появился, сдержанно кивая, прошел в свой кабинет и началась говорильня. Вернее, говорил один редактор. Он наслаждался своим голосом, любовался собственным остроумием, задавал вопросы и сам же отвечал на них. Говорить он мог часами, лавина трескучих слов обрушивалась на сотрудников. Сегодня шеф был необычайно краток, он спешил в Союз писателей, в который недавно подал заявление о приеме. Когда все уходили, он попросил Анохина остаться.

— Слушай, Игорь, мне звонил Шорин из Совмина, наводил о тебе справки. Что случилось?

— Зачем он это сделал? Шорин меня прекрасно знает.

— Ты ничего не натворил?