– Ты не веришь, что солнце для нас взойдет и луна засияет? – осведомился мой муж.

А почему я обязана верить? Только потому, что у нас есть деньги? Со мной-то беды случались регулярно. Моя жизнь всегда была слишком зыбкой, шаткой, временной.

Странное дело, чем некрасивее становилась моя внешняя оболочка, тем дальше уходили страхи. Может, тому причиной настойчивость Чарли, его убежденность, его вера в науку?

А может, дело совсем в другом: похоже, ребенок собирался родиться до срока. Лежа в постели, сквозь дремоту я ощутила толчок в нижней части живота, словно второе сердце забилось. Раннее утро, темно, пять месяцев прошло, рядом спит Чарли. Я положила руку на то место у бедра, где произошел толчок. Здесь. Вот и еще раз стукнули. И еще. Я улыбнулась темноте. Та к вот что означает «активный». Живой. Он рождается живым. Сердце билось где-то в моем теле. Но не на своем месте.

– Привет, – сказала я темноте, правда, не очень громко, и разрешила себе помечтать о девочке с глазами темными, как черника. Я стану матерью. А получится? У крошечного Джонса есть чувство юмора. Я нажимаю на живот и чувствую ответный толчок. Мы сделали из этого игру. Шлеп. Хлюп. – Пощупай здесь, – улыбнулась я проснувшемуся Чарли.

Он провел рукой по моему животу. Рука подрагивала.

– Это что еще за чертовщина?

– Пинается!

– Матерь Божья. Это парень, сомнений нет.

Живот у меня такой большой, что рядом со своим товаром я – наглядная и яркая антиреклама, наверняка навожу на мысли, а способно ли мое лекарство регулировать что бы то ни было, и уж особенно женскую физиологию? Никто не купил у меня ни одной склянки. В июле как-то в пятницу я осталась дома, села на постели и вытянула ноги. Отекшие, кожа в трещинах, натоптыши на ступнях точно засохшая грязь. Вернувшийся домой мистер Джонс обнаружил, что жена лежит на спине – эдакий жук, придавленный весом собственного тела.

– Сколько продала сегодня?

– Нисколько. Если так будет продолжаться, мы скоро опять окажемся на Черри-стрит.

– Оставь такие разговоры.

– Какой смысл тащить эту тележку до ратуши, – закричала я, – а потом сидеть и вариться в собственном соку? Доходу – ноль. Я толстая как не знаю что, горничные от меня шарахаются. Им, дескать, такие таблетки без надобности. За всю неделю не заработали ни пенни. Привет, Черри-стрит, скоро мы вернемся. Помощь детям пришлет за нами какого-нибудь мистера Брейса, нас запихают в поезд и повезут в Иллинойс.

Чарли не любил, когда я заводила разговоры о нашей бедности, о Черри-стрит или о поезде в Иллинойс. Метался по квартире, дергал себя за усы, выхватывал ручку из кармана жилетки, маленький блокнот и принимался строчить. Блокнот он завел, чтобы записывать мысли, удачные слова и факты – для проверки. А то мало ли что. Информация должна быть правдивой. К работе он относился как одержимый. Когда Чарли писал, он невольно высовывал кончик языка, и это всегда казалось мне знаком. «Вот-вот что-то родится», – как бы давал понять язык.

Скоро родится – это точно.

– Посмотри, – Чарли сунул мне бумажку, – реклама. Я взяла у него листок и прочла:

– Ты собираешься повесить на меня рекламные щиты спереди и сзади? – с омерзением спросила я.

– На твой размер и щитов-то не найдешь.

Я швырнула в него туфлю. Карие глаза Чарли блестели. Он взял со стула «Гералд» и сунул мне последнюю страницу.

– Разместим наше объявление здесь, – он ткнул пальцем в раздел объявлений о продаже всех мыслимых лекарственных средств: КРАСНЫЕ КАПЛИ ОХОТНИКА, средство от вагинальных болезней, СРЕДСТВО СЭНДА от отложения солей в суставах, АНТИГЕЛЬМИНТНОЕ СРЕДСТВО ДЖЕЙН от глистов, глистов, глистов.

А вот реклама буквально всего на свете:

– Все эти рекламы сделаны по модным европейским образцам, – сказала я. – Швеция, Германия, Португалия. Кто я есть, чтобы рекламировать себя в такой компании? Да никто. Некая миссис Джонс.

– Ну так будешь МАДАМ Джонс, – предложил Чарли. – Знаменитый французский женский врач Мадам Джонс.

– Звучит очень по-французски. Мадам Бифштекс.

– На тебя поглядишь – и впрямь подумаешь, что ты всю жизнь только бифштексами и питаешься.

В голову ему полетела вторая туфля.

– Мадам Бруссард? Мадам Леклерк? Мадам Дюбуа? Мадам Де Босак?

Он задумался, записал придуманные имена в столбик.

Я представила себя в роли парижской дамы.

– Это кто такая? – ткнула пальцем в список.

– Де Босак? Произносится так, а пишется похитрее – De Beausacq. Думаю, тебе понравится, что «Бо» означает «прекрасная».

– Беру.

– А все целиком – «прекрасная сумка», – рассмеялся Чарли.

– Ха. Скорее, нищенская сума.

– Это скоро закончится. – Чарли ласково обнял меня, осторожно прижал к себе. Чем больше становился мой живот, тем внимательнее был муж. – Все будет хорошо, поверь.

Последние слова лишь еще больше растревожили меня. А вдруг он мил со мной только потому, что через пару месяцев я умру? Прикидывает, что будет делать без моих доходов?

– Я того и гляди взорвусь, – прошептала я. – Кукурузный початок в печи, а не женщина.

Пожалуй, я была не столько кукурузой, сколько бисквитом, даже опарой для бисквита, неумолимо поднимающейся в жаре наших прокаленных улиц. Два шага вверх по лестнице – и уже хватаюсь за перила. Боль пульсировала в нижней части спины, когда я ходила по квартире, а когда сидела или лежала, то колено, или локоть, или ножка утыкались в живот и словно пытались проткнуть изнутри. И диспепсия. И страх. И ощущение пузырьков, поднимающихся вверх где-то внутри, как будто шампанское пенилось в животе. Может, малыш мне понравится, я полюблю его ноготки, крошечные кусочки луны. Но пока он мне подарил отекшие ноги, несварение, тошноту, багровый румянец и зловещую темную линию на животе, словно ее провел скульптор, готовый вот-вот начать резать камень.