Когда они выпили по первому бокалу, она призналась, что изучает историю в Открытом университете. Она не рассказывала об этом никому, призналась она, внимательно наблюдая за выражением его лица, потому что не хотела, чтобы люди думали, будто она забывает свое место. Она приняла от отца паб, не особенно помышляя о какой-нибудь другой карьере. Однако проведя почти двадцать лет за пивными кранами, пришла к выводу, что должно же быть какое-то другое занятие, кроме как наливать бифитерам их пинты.

Преподобный Септимус Дрю заверил, что, по его разумению, это блестящая идея, он сам подумывал изучать в университете историю, однако любовь к теологии пересилила. Хозяйка таверны снова наполнила бокалы, и пока они пили шампанское, успели обсудить биографии нескольких европейских монархов, включая Этельреда Неразумного, Пиппина Короткого и Георга-фермера.

Когда бутылка опустела, Руби Дор наконец собралась с духом и задала вопрос, который давно приводил ее в недоумение: почему святой отец так и не женился? Преподобный Септимус Дрю отвечал, что всего раз встретил женщину, с которой ему хотелось бы провести остаток жизни и которая считает, что жить в Тауэре привилегия, а не наказание.

— И что же? — спросила она.

— Она об этом не знает, — признался он.

Он смотрел Руби Дор в глаза так долго, что та, покраснев, уставилась в стойку.

Руби Дор зевала, когда шла мыть чашки Бальтазара Джонса и Освина Филдинга. Опустив глаза, она подумала, когда же кто-нибудь заметит, что она беременна. Она уже решила, что все вопросы об отце ребенка будет решительно отметать, говоря, что они расстались. Именно так она и сказала, когда сообщила о ребенке родителям. Мать молчала очень долго — Руби Дор уже начала думать, что связь прервалась. Затем Барбара Дор сказала дочери правду: «Я не готова стать бабушкой, но, с другой стороны, я и матерью не готова была стать».

Гораздо больше ее беспокоила реакция отца. В телефонной трубке снова наступила тишина, на этот раз потому, что Гарри Дор подсчитал, что дочь должна была забеременеть в Испании — свои способности к арифметике он отточил за десятилетия работы с бифитерами, которые постоянно пытались его обсчитать. Проглотив вопросы, которые срывались с губ, он произнес слова поздравления и прокричал своей второй жене волнующую новость, что он скоро станет дедушкой. Когда через несколько минут он повесил трубку и до него дошла вся опасность сложившейся ситуации, он тут же перезвонил дочери. «Ради всего святого, не зови тауэрского врача, когда будешь рожать, — тревожно проговорил он. — Кухонный линолеум не подходящее место для ребенка».

Хозяйка таверны принесла из чулана под лестницей веник и прошлась им между стульями возле стойки. Когда она открыла дверь, чтобы вымести пыль, она заметила, сколько мусора оставили обезьяны ревуны, которых накануне ночью поймали именно здесь. Удирая из дома преподобного Септимуса Дрю, они прихватили с собой все, что только смогли. Она подняла с земли большой носок со снеговиком и пасторский воротник, а затем протянула руку к измятым бумажным страницам. Войдя внутрь, она заметила, что почерк на листах знаком. Разгладила одну из страниц на стойке и поняла, что рецепт пряника был написан той же рукой. Однако чего она никак не смогла понять, зачем это капеллану понадобилось описывать соски, похожие на бутон розы.

Геба Джонс поставила свой чемодан посреди коридора. Опустив в карман пальто ключи, только что полученные в агентстве по найму жилья, она отправилась осматривать свой новый дом. Переходя из комнаты в комнату, она, к своему огорчению, заметила кое-что, чего не заметила раньше, когда согласилась на эту квартиру. Стоя в гостиной, окно которой выходило на проезжую часть, она поняла, насколько здесь шумно. Хотя кухня была гораздо больше той, к которой она привыкла в Соляной башне, плита оказалась электрической, а не газовой, и духовка была вся изнутри покрыта жирным налетом. Геба Джонс прошла в ванную и увидела, что углы выцветшего коврика под раковиной загибаются кверху. Она села на продавленную кровать, которую бесчисленные незнакомцы использовали для самого интимного дела на свете, и подумала, что вряд ли когда-нибудь привыкнет спать в одиночестве.

Она поглядела на туалетный столик семидесятых годов, какой сама никогда бы не купила. Уже скучая по уютной, хоть и душной квартирке Валери Дженнингс, где повсюду, на диванах и креслах, были покрывала с оборочками, она напомнила себе, что это временное пристанище. Как только контракт с жильцами подойдет к концу, она сможет вернуться в свой дом в Кэтфорде, где есть прямая лестница, где комнаты не круглые, а квадратные, а соседи даже не знают, как ее зовут, не говоря уже о ее делах.

Однако одной мысли о возвращении домой было недостаточно, чтобы защитить Гебу Джонс от волны скорби, захлестнувшей ее, пока она пыталась спасти выброшенный в воду груз своего брака. Много лет они с мужем пребывали в состоянии блаженного забвения, видя друг в друге гораздо больше достоинств, чем было на самом деле. Пока другие супруги молчат и представляют себя в объятиях совершенно иных людей, Геба и Бальтазар Джонс проводили время за разговорами, твердо уверенные, что выбрали кого надо. Однако после трагедии ржавчина отчаяния добралась до болтов, скреплявших их страсть, и в итоге механизм их огромной любви сломался. Уходя, она слышала лишь его скрип.

В конце концов она заставила себя подняться с места и вернулась в коридор. Открыла входную дверь и закрыла за собой. Спустилась по ступенькам и направилась в бюро находок, а в ушах ее так и стоял грохот захлопнувшейся двери.

Когда появилась Геба Джонс, Валери Дженнингс выглянула из-за полок и спросила, понравилась ли ей квартира.

— Квартира милая, — ответила Геба Джонс. — Еще раз большое тебе спасибо за то, что так долго меня терпела.

Она села за свой стол и, вспарывая брюшки конвертов серебристым ножом для бумаг, принялась читать почту, чтобы отвлечься от невеселых мыслей. Из интересного оказалось только очередное благодарственное письмо от Сэмюеля Крэппера — на этот раз за возврат его вельветового пиджака — и список членов общества столяров, которые принимают частные заказы. Геба Джонс с замирающим сердцем просмотрела многочисленные страницы. Когда она подумала о незнакомце, потерявшем коробку с прахом, сердце замерло снова, и она набрала первый номер в списке. После неудачной попытки она набрала следующий номер и продолжала двигаться по списку, спрашивая резчиков по дереву, доводилось ли им работать с гранатом. Добравшись до последней строки первого листа, она услышала звяканье швейцарского коровьего колокольчика. Раздраженная тем, что ее отвлекли, она оглянулась посмотреть, не подойдет ли к прилавку Валери Дженнингс. Но та как раз удалялась по проходу с набором клюшек для гольфа, кренясь набок, словно корабль с плохо уложенным балластом.

Перед настоящим викторианским прилавком стоял человек в черном кожаном пальто до пят. Длинные волосы, как видно, компенсировали большие залысины на лбу и были завязаны в жидковатый хвост, лежавший на спине. Пятна прыщей подчеркивали вампирскую бледность кожи.

— Это бюро находок Лондонского метрополитена? — осведомился он.