Он обернулся к йомену Гаолеру и спросил:

— Есть соображения, почему она не двигается?

Йомен Гаолер перевел взгляд на дальнюю стену, затем посмотрел на своего гостя бесконечно невинными глазами.

— Разве она не спит? — высказал он предположение.

Бальтазар Джонс сунул руку в домик, вытащил зверька за хвост и поднял, отчего тот безжизненно закачался, словно гипнотический маятник.

— Так когда же она умерла? — спросил он.

Йомен Гаолер сел, провел рукой по волосам и признался, что животное не двигается почти неделю. Они оба молча глядели на окоченевшее тельце.

— Придется сказать всем, что землеройка впала в спячку, — решил Бальтазар Джонс. — А вы тем временем найдете другую.

Йомен Гаолер с недоумением посмотрел на него.

— Сомневаюсь, что в Англии водятся этрусские землеройки, — заметил он.

Однако Бальтазар Джонс пропустил его слова мимо ушей и вышел из дома.

Шагая к крепостному рву, чтобы покормить остальных животных, бифитер вспомнил, как он вез подарок президента Португалии в крепость, как они вместе мучительно медленно ехали через весь город под песни Фила Коллинза. Как он втайне от Гебы устроил зверька на ночь прямо на старом обеденном столе на верхнем этаже Соляной башни, как старался выбрать для зверька самого лучшего смотрителя. И он вспомнил острую бархатистую мордочку, неподвижно застывшую, пока мертвое тельце раскачивалось перед йоменом Гаолером, поднятое за хвост. Он миновал башню Байворд и остановился на мосту через крепостной ров. Однако даже вид длиннющей очереди из желающих увидеть коллекцию экзотических животных ее величества никак не улучшил его настроения.

Преподобный Септимус Дрю наполнил в ванной оранжевую садовую лейку и отнес ее в мастерскую, предназначенную для поиска способов истребления rattus rattus[17]. Прошло уже несколько недель с тех пор, как он последний раз сидел за столом и при свете настольной лампы до глубокой ночи трудился над новейшим механизмом, способным быстро и безвозвратно оборвать жизнь, питаемую его гобеленовыми подушечками для коленопреклонения. Ситуация переменилась не оттого, что популяция усатого народца упала — крысы по-прежнему без зазрения совести оставляли по всей церкви свой помет, — но из уважения к непостижимой привязанности Руби Дор к этим зверькам.

Поливая анемичные хлорофитумы, едва живые из-за отсутствия к ним внимания, он снова задумался о причине внезапного froideur[18]хозяйки таверны. После нескольких часов, проведенных вдвоем в «Джине и дыбе», когда они праздновали возвращение декоративных крыс, он вернулся домой, едва не воспаряя от восторга. В подобное состояние его привело вовсе не выдержанное шампанское, хотя оно, без сомнения, было исключительным, а уверенность, что Руби Дор, без всякого сомнения, самая возвышенная женщина, какую ему доводилось встречать.

Пока они вдвоем сидели в таверне и канарейка уже давно спрятала голову под крыло, хозяйка поведала ему поразительнейшую историю о сердце Томаса Харди, которой он никогда не слышал, хотя всю жизнь питал слабость к Вестминстерскому аббатству. Наливая капеллану очередной бокал, хозяйка таверны рассказала, что писатель в своем завещании требовал, чтобы его похоронили на родине, в Уэссексе. Однако после его смерти в 1928 году правительство решило, что национальное достояние должно покоиться в аббатстве вместе с другими знаменитыми авторами. Началась недостойная склока, после чего сердце Харди было вынуто и похоронено в Стинсфорде, в могиле жены. Оставшееся тело кремировали и с почестями захоронили в знаменитом аббатстве. Однако существует легенда, будто бы его сердце перед погребением положили в жестянку из-под печенья и оставили для сохранности в садовом сарае, и там до него добралась местная кошка, сожравшая деликатес. Говорят, узнав о бесчинстве, гробовщик быстренько свернул киске шею, а тело положил в жестянку и опустил в могилу. Когда хозяйка таверны завершила свой рассказ, капеллан с трудом удержался, чтобы не взять ее мягкую бледную руку и не облобызать с восхищением.

Несмотря на эти часы, проведенные в столь интимной обстановке, когда их разделяла только деревянная стойка бара, на следующий вечер Руби Дор вела себя так, словно они были едва знакомы. И во все следующие дни, когда бы он ни зашел в бар, его неизменно обслуживали последним, хотя это самое большое бесчестье, какое может постичь англичанина. Когда бифитеры отходили, чтобы найти свободный столик, он мешкал у стойки, пытаясь поговорить с ней, но хозяйка либо принималась за свое вязание, энергично орудуя спицами, либо уходила за новым бочонком.

Глядя, как почва в горшках жадно поглощает воду, святой отец снова спрашивал себя, чем же он оскорбил Руби Дор, но никак не мог найти ответа. Не в силах и дальше выносить неопределенность, он спустился по истертым деревянным ступенькам, сунул лейку в шкаф под кухонной раковиной и задернул сетчатую занавеску. Как он и опасался, председательница Общества почитателей Ричарда Третьего сидела верным часовым на скамейке рядом с Белой башней, крепко сжав колени, и ветерок колыхал ее волосы оттенка пушечного металла. Но святой отец все равно взял ключи и решительно вышел из дома.

Он дошел уже до Кровавой башни, когда вдруг почувствовал, как его хлопнули по плечу. Он развернулся, но прежде, чем дама успела раскрыть рот, вскинул руку и объявил: что бы она ни сказала, она не сможет убедить его в достоинствах короля-горбуна.

— Если вам необходимы сторонники Ричарда Третьего, попробуйте завербовать йомена Гаолера. Он уверен, что малолетних принцев убил герцог Букингемский. Йомен живет вон там, — прибавил он, махнув в сторону дома номер семь по Тауэрскому лугу.

Продолжая свой путь к таверне, капеллан снова ощутил, как его хлопают по плечу. Подозревая, что ему так и не удалось избавиться от председательницы, он резко развернулся, собираясь сказать, что он идет по срочному делу. Однако рядом с ним стоял хранитель истории Тауэра, заламывая свои алчные пальцы.

— Вы не видели йомена Джонса? — спросил он.

— Сегодня нет, — ответил святой отец.

— Ну, если увидите, передайте ему, что только что доставили двух сернобыков.

Преподобный Септимус Дрю шел дальше, пробираясь между туристами. Пройдя в конце Водного переулка табличку «Частная собственность», он толкнул дверь «Джина и дыбы». Толпа завороженных бифитеров собралась у стола, наблюдая, как доктор Евангелина Мор и смотритель воронов разыгрывают партию в «Монополию», начавшуюся накануне вечером. С тех пор как был снят запрет на игру, врач тауэрской общины не проиграла ни одной партии, раз за разом ставя на кон свой трехпенсовик. После очередной победы, к которой врач широкого профиля шла, захватывая недвижимость с безжалостностью судебного пристава, новый противник старался заполучить для себя монету, на которой сохранились рубцы из-за неоднократного заточения в недрах рождественского пудинга. Однако врач не поддавалась ни на какие уговоры и не отдавала своего трехпенсовика.