Профессор Кюне выглядел утомленным, разговор о помощнике начал сам. Обещанию привести некапризного мальчика, который во имя подготовки в колледж готов работать сверхурочно, порадовался.

– При всех твоих недостатках – грубый ты и перечливый, – посетовал Кюне, прощаясь, – дело ты знаешь, малыш. Равшан этот дурак-дурак, а работает за двоих, всегда в хорошем настроении и не пьет.

– Ему вера запрещает спиртное.

– Да, неплохое решение: запретить, – ссутулился Кюне. – Мой-то зять пьет… Шнапс, всюду в шкафах шнапс. Кажется, дело у дочери в семье плохо, дойдет до развода. Но и это нестрашно… Хуже иное: он говорит, что мы предатели и нас пожечь не грех.

Кюне глянул на рослого Голема, плечистого, стриженного едва ли не под ноль и более чем внушительного. Просительно поглядел. Гюнтер вздохнул. Оказывается, его здесь не любили именно в качестве стопроцентного арьянца и ярого патриота, опасного своей агрессией. Молчание полагали формой презрения, ровный тон – вариантом брезгливости, а попытки разобраться в теории акустики – подвохом и даже провокацией. Старый Кюне оборонялся, как умел, отгораживался и замыкался в себе. Он верил: не оттолкнешь вовремя такого непонятного и опасного человека, как Голем, – пропадешь. Только в последнее время старый архивариус чуть успокоился, обсудив важное, надо полагать, с ректором.

– Я поговорю с вашим зятем, – осторожно пообещал Гюнтер. – Но я убежден: вы неверно его понимаете, герр Кюне. Он не погромщик и не пьяница. Ему страшно. Вы не верите ему, он – вам. Он по матери ганзеец. Да, не из титульных наций, привык к неуважению. Здесь, при новых порядках, боится вдвое сильнее. Потерять работу, семью. Утратить влияние в доме, уважение детей.

– Он не из… этих?

– Точно так. Приходил на собрание в «Хофброй» и не решился подать бумаги. Взносов не платит. Он не из «тех», даже не сомневайтесь.

– Но ходит в пивную каждую неделю! – поразился Кюне, невольно втягиваясь в разговор. – И я думал, общается… Невесть с кем.

– Со мной, например, – усмехнулся Гюнтер. – Герр Кюне, ваш зять – замечательный счетовод, но, увы, склонный к пессимизму и даже неврастении. Ему вредно так много пить. Надо думать, страх – дурное качество, он въедливее книжной пыли. Кстати, я нашел новую работу Равшану. Сегодня проверю, как он справился у вас. Стены закончены?

– Да. Собственно, он еще вчера все завершил, но теперь проверяет и очень тебя боится, малыш. Называет строгим братом. Он всех норовит включить в число родственников.

– Простая душа. Вы идете домой?

– Нет, привезли много книг, буду заполнять карточки. Сходи сам. И зять… Ты уж один, без меня.

Гюнтер кивнул, простился и пошел на улицу. Там, у самого крыльца, уже ждал профессор Штемпф: видно через узкие щели набранных квадратиками стекол отделки в дверях.

Зная о случае на вокзале, Голем глядел на этого внезапно проявившего себя заговорщика с новым вниманием и подозрением. Работа для южанина в Мадейре – это именно то, что может оказаться важнее всего прочего. Что ж, «дурак» подходящий. Даже наисильнейший джинн едва ли понимает, во что его втягивает Штемпф, мнущийся у ступенек и поглядывающий на башню с часами. Стрелка прыгнула с темного поля на медный штрих у цифры двенадцать. Гюнтер толкнул дверь и вышел на порог под первый удар часов. Репутация педанта приобрела черты идеальности…

– Герр Штемпф, день добрый. Надеюсь, ситуация в Киле позволяет так говорить всякому патриоту.

На лице профессора мелькнуло отчетливое смятение. Ничего он не знал относительно Киля. И газет не читал, и на собрания не ходил. Иначе бы просто спросил: «А что случилось, друг?» Пришлось бы делать умное лицо и вдохновенно объяснять, как важны для нации новые линии по производству пятитонных паровых грузовиков марки «Штольтц».

Впрочем, возможна и иная реакция. Принадлежащий к высшему руководству социалистов закаменел бы лицом и выразил недоумение жестче, сочтя упоминание города подлым и скользким намеком: Штольтц вносит слишком значительные средства в кассу социалистов. И он же, если верить невнятным слухам, порой планирует погромы. А еще ему, как никому иному, желанна война. Может быть, примерно так же пользу от пролития крови оценивает и второй крупнейший производитель брони – господин Соболев. Впрочем, о нем у Гюнтера было мало сведений, поскольку происходящее в Ликре напрямую не касалось герра Брима. Неизвестный восточный император стали и рельсов, судя по слухам и газетным сплетням, много пил и страшно, с размахом, чудил. Герр Штольтц подобного себе не позволял. Его репутация оставалась безупречной.

Гюнтер покровительственно кивнул профессору и пошел вперед не оглядываясь. Яснее ясного: тот, кто заказал доставку работника, напрямую не получал оплаты от Штольтца и его империи стали и чугуна. Может статься, он даже не был арьянцем, и это давало повод к большим надеждам и не вполне обоснованным предположениям. К кому приезжал неизвестный, замеченный на вокзале? Или, если святой Иоганн прав, если загадочный невидимка уехал – то куда? Надо еще раз проверить все и уточнить: велика ли возможность неверного определения критической точки в маршруте птицы удачи…

– Я желал бы побеседовать с работником. – Голос профессора Штемпфа прервал поток мыслей Гюнтера. – Поподробнее.

– Если вы имеете в виду ставку, взимаемую мною за услуги устного перевода, – возмущенно бросил Гюнтер, чеканя каждое слово, – то прошу не расставлять мне ловушек. Я не беру денег с тех, кто принадлежит университету. Я патриот, а не торгаш. И ваше заявление не делает вам чести.

– Но я даже и не думал… – испугался профессор, догоняя, обгоняя, разворачиваясь, заглядывая в лицо, смешно пятясь и подпрыгивая. – Просто ваше время… я не знаю, располагаете ли вы им.

– Вы вчера подали знак, исключающий подобные вопросы, – недоуменно напомнил Голем.

– Ах да… Простите, все это так внезапно и так поспешно.

– Принимаю ваши извинения.

Дальше шли молча. Профессор потел и вздыхал, с трудом подстраиваясь под быстрый шаг проводника. Гюнтер думал. Вот и еще один человек, случайно попавший в водоворот событий. Кто он в колоде большой игры? Не козырь, вот уж точно. Так, разменная карта. Неужели профессору не совестно и не стыдно быть на побегушках при его солидном научном звании и немалом авторитете? И что предложено в оплату? Скорее всего просто деньги. Кое-кто так увлекся теорией удачи и ее частными практическими приложениями, что даже студенты у него пишут дипломы на тему тотализатора. Хотя что там писать-то? И так яснее ясного: удача не алгоритмизируется. Она не шлюха возле пивной, а жрица Геро, которой никто не указ в выборе двери.

Гюнтер толкнул низкую калиточку и пошел по дорожке к дому. Обогнул его и остановился, наблюдая во внутреннем дворике интересное зрелище. Круглолицый смуглый Равшан азартно перекапывал клумбы. Видимо, Кюне ему понравился и работник решил напоследок посадить несколько цветков, подобрав их по своему вкусу.

– Что он делает? – удивился профессор. – Вы сказали – ремонт в доме.