Я не совсем понимала смысл этого выражения.

– Я не ходил на ее похороны, – произнес он, глядя в огонь.

– Почему?

Он слегка качнул головой:

– Потому что… впрочем, неважно. Не хочу об этом говорить.

– Пожалуйста, скажи.

Я должна была знать это. Ради него. И ради себя.

Кроу убрал свою руку:

– Нет. Оставим эту тему.

Затем он налил себе бренди и залпом осушил стакан. Он полностью закрыл от меня свое сердце, не захотел впустить меня в свою душу. Наш путь перестал быть единым, и образ Кроу темнел, медленно исчезая, уходя из реальности. Он был ничем. Он хотел быть ничем. И стал ничем.

Целую неделю я жил в какой-то тьме. Отстранился ото всего, ни о чем не думал и страдал в тишине, ждал, пока это пройдет.

Пуговица постоянно была рядом, но со мной не разговаривала. В самом деле, мы вообще за все это время не проронили ни слова.

Я вновь переживал каждый поворот моей жизни, пока отчаяние не оставило меня. Я очень много думал о Ванессе, и поток эмоций унес меня. И этого было достаточно, чтобы тонуть в нем – снова и снова.

Наконец, мне удалось справиться с собой. Как выяснилось, на это потребовалась целая неделя. Я даже не мог вспомнить, чем я занимался все эти семь дней. Не помнил, что ел, не помнил, что делал на работе. Кейн изменил своему обыкновению и не выходил на связь. Вероятно, он что-то почувствовал, как брат чувствует брата.

Как-то вечером после обеда я, наконец, смог заговорить.

– Прости меня, – сказал я, глядя прямо в глаза Пуговице. – Я просто…

Я даже и не мог толком объяснить ей, что имею в виду. Впрочем, я и не пытался.

– Все в порядке, – отозвалась она. Ее голос прозвучал сочувственно, и Перл грустно посмотрела на меня, дожевывая последние кусочки с тарелки. – Я понимаю, что с тобой происходит. Ты просто отстраняешься от жизни, и она проходит мимо тебя.

Ей удалось неплохо сформулировать мою проблему.

– Как дела на работе?

Пуговица была чутка и сделала правильно, что полюбопытствовала. Она ждала всю неделю, чтобы разгрузить меня от тягостных мыслей. Она не устраивала мне допросов и не лезла с предложениями о помощи.

И все потому, что она понимала меня.

– На работе-то все неплохо. Отправляем груз в среду. Дело в том, что судно уходит раз в три недели, поэтому нам важно загрузить трюма как можно больше.

– А куда идет судно?

– В Штаты.

– А я никогда не слышала о твоем вине, когда жила там!

– А что, в Штатах ты была такой уж любительницей вина?

– Нет.

– Ну вот, а говоришь.

Всякий, кто разбирался в вине, сразу мог отличить мое вино от всякого остального. Когда Пуговица оказалась здесь, она разбиралась лишь в инженерном деле и мордобое.

– А куда еще будет заходить корабль?

– В Россию, Англию, Африку… да так просто и не упомнишь, поверь мне.

– Большой бизнес! Наверно, утомительно заниматься всем этим делом.

– Не то что бы так, – ответил я. – Тем более это дело дает мне дополнительные средства, помимо продажи оружия всяким президентам.

– А Кейн не хотел бы оставить торговлю оружием и помочь тебе?

– Э, нет.

Кейну очень нравился родительский бизнес. Он никогда не бросил бы дело, которое наш отец создал своими силами.

– Нет, вино – это не его призвание.

– Ну да. Его призвание – это взрывы ярости и бабы.

Я обратил внимание на то, что она стала гораздо мягче отзываться о Кейне. Раньше такого не было. Впрочем, она никогда не отзывалась о нем плохо. Вероятно, что-то изменилось в их отношениях, но мне было все равно.

– Ты закончила?

– Да. Все было вкусно, как и всегда.

– Давай прогуляемся.

Она встала из-за стола и сразу же взяла меня за руку. Наши ладони слиплись, словно единое целое. Я повел ее туда, где заходило солнце, где тропинка огибала виноградные шпалеры.

– А это поместье раньше принадлежало твоим родителям?

– Нет, я купил его за собственные деньги, когда виноделие стало приносить мне ощутимый доход. Но я нанял сюда Ларса, когда ему стало больше некому прислуживать.

– И он теперь живет здесь постоянно?

– Да.

– То есть трудится круглые сутки.

– Ему нравится работа. Я гарантировал ему и выходные, и отпуск, но он так и не воспользовался. Десять лет назад у него умерла жена, а вслед за нею – единственная дочь. Я так полагаю, что работа стала для него смыслом жизни и позволяет ему не думать о своем горе.

– О… это действительно печально.

– Да, именно.

Ларс относился к своим утратам точно так же, как и я. Так между нами и установилась некая связь. Мы никогда не разговаривали с ним на эту тему, но все равно понимали друг друга без слов. Твое горе никуда не исчезает, а наоборот, прилипает к тебе, словно железо к магниту.

– Он благоволит к тебе, – сказал я.

– Неужели? – улыбнулась Перл.

– Я тебе говорю.

– А что остальная прислуга?

– Думаю, они тоже полюбили тебя.

– Отлично. Они очень милы со мной. И мне кажется, что им тоже нравится работать у тебя. Ты довольно-таки неплохой домохозяин.

– Да и сам не знаю…

Мой брат ворвался в мой дом и едва не убил мою гостью. Вот уж не знаю, какой я неплохой…

Она вдруг остановилась посреди тропы и стала рассматривать одну из шпалер. Из глубины зеленой листвы наружу свешивалось несколько крупных гроздей, налившихся соком. Пуговица обернулась ко мне:

– Можно, я съем?

– Конечно. Но я не советовал бы.

– Отчего ж?

– Они немытые.

– Да все равно.

Она дернула за одну кисть и сунула ягоды себе в рот.

– А вот теперь у меня и рот немытый, – сказала она, игриво блеснув глазами.

Я усмехнулся и привлек ее к себе, чувствуя, как ко мне возвращается жизнь. Пуговица была для меня самым сильным антидепрессантом. Она помогала мне не думать о том, что я все равно не смог бы изменить. Она была средоточием моей радости и наслаждения. С нею я забывал о моем отчаянии и горе.

– Ну, и когда же мы с тобой куда-нибудь отправимся?

– Обожди немного.

– Ну что тут ждать? – ущипнула она меня за бок. – Я торчу тут уже несколько недель! Давай съездим куда-нибудь.