В четыре часа первая половина ночной смены потянулась в столовую.

— Идешь, Этти?

— К сожалению, много дел. Догоню.

— Бедная!

— Бедная и проклятый Майлз, — добавила Верил Маккэнн, которая однажды переспала с Мермагеном и чертовски об этом сожалела.

Эстер еще ниже наклонила голову, продолжая писать своим учительским каллиграфическим почерком и следя, как женщины одеваются и одна за другой, стуча каблуками по деревянному полу, покидают барак. Клэр здорово потешалась над ними. Из всех ее причуд Эстер больше всего нравилась именно эта — то, как она передразнивала всех: Антею Ли-Деламер, любительницу охоты, которой нравилось являться на смену в бриджах для верховой езды; Бинни с восковым лицом, мечтавшую стать католической монахиней; девушку из Солихалла, державшую телефонную трубку в футе ото рта, потому что мама сказала ей, что в трубке полно микробов… Насколько знала Эстер, Клэр никогда не была даже на свидании с Майлзом Мермагеном, но изображала его бесподобно. Мрачная действительность Блетчли была предметом их совместных насмешек, когда они оставались наедине, их заговора против скучного окружения.

В открытую наружную дверь, шурша листами сводок, ворвался морозный воздух.

Скучные люди. Скука. Излюбленные слова Клэр. Парк — скучное место. Война надоела до скуки. Городок ужасно скучный. А мужчины — самые большие зануды. Мужчины же… Боже, чем она их привлекала?.. По крайней мере двое-трое постоянно льнули к ней, словно коты к теплой печке. А как она передразнивала их в те навсегда оставшиеся в памяти вечера, когда они вдвоем уютно устраивались у камина! Она пародировала их неуклюжие ухаживания, их избитые речи, глупое самомнение. Единственным мужчиной, как теперь вспоминала Эстер, которого Клэр не передразнивала и даже ни словом не упомянула, был этот странный мистер Джерихо.

ADU, мисс Уоллес…

Теперь, когда она приняла решение это сделать — а не знала ли она в глубине души, что именно так и поступит? — Эстер удивилась собственному спокойствию. Только взгляну, говорила она себе, какой от этого вред? У нее даже был прекрасный предлог проскользнуть в каталог. Разве эта скотина Майлз в присутствии всех не приказал ей проследить, чтобы все материалы были там в должном порядке?

Она закончила сводку и положила ее в корзинку для бумаг. Заставила себя подождать, сделав вид, что просматривает работы других, а затем как можно непринужденнее поднялась и направилась в помещение каталога.

2

Джерихо раздвинул занавески. Еще одно холодное ясное утро. Всего третий день в гостинице, а унылый пейзаж за окном уже приобрел привычные очертания. Сначала длинный узкий задний двор (забетонированная площадка с веревками для сушки белья, клочок земли под огородом, бомбоубежище), через семьдесят ярдов исчезающий в зарослях сорняков, и полуразвалившийся подгнивший забор. Потом что-то вроде канавы, которую не видно, и дальше широкое пространство, изрезанное железнодорожными колеями — их дюжина или больше, — которые направляют взгляд к основному предмету внимания: огромному паровозному депо викторианских времен с проступающими сквозь въевшуюся в стены копоть белыми буквами: «Лондонско-мидлендская и шотландская железная дорога».

Предстоял долгий полный тревог день, один из тех, когда молишь, чтобы не случилось ничего страшного. Джерихо взглянул на будильник. Четверть восьмого. В Северной Атлантике еще часа четыре продержится темнота. По его подсчетам, ему не будет работы по крайней мере до полуночи по британскому времени, когда первые подразделения конвоя начнут входить в зону действия подводных лодок. Придется болтаться по бараку, ждать и предаваться грустным размышлениям.

Трижды за ночь Джерихо решал разыскать Уигрэма и сознаться во всем. В последний раз он дошел до того, что стал надевать пальто. Но в конечном счете его суждения слишком расходились, чтобы принять определенное решение. С одной стороны, да, он обязан рассказать Уигрэму все, что знает. А с другой стороны, нет: то, что ему известно, вряд ли поможет поискам Клэр, тогда зачем ее выдавать? Доводы взаимно исключали друг друга. К утру он с легким сердцем сдался на милость оправдывающей бездействие старой привычки рассматривать каждый вопрос с обеих сторон.

И все это тоже могло еще обернуться ужасной ошибкой — разве не так? Может, простая шалость, которая зашла слишком далеко? Со времени его разговора с Уигрэмом миновало одиннадцать часов. Может быть, ее уже нашли. Еще вероятнее, что она объявилась сама — либо у себя дома, либо в бараке — и, удивленно раскрыв глаза, спрашивает: дорогие мои, из-за чего вся эта суета?

Он уже отворачивался от окна, когда его внимание привлекло какое-то движение у дальнего конца депо. То ли большое животное, то ли передвигающийся на четвереньках человек. Джерихо, прищурившись, всматривался сквозь закопченное стекло, но было слишком далеко, чтобы разглядеть получше, и ему пришлось доставать из шкафа свой телескоп. Скользящая оконная рама плохо поддавалась, но все же нескольких сильных ударов ладони оказалось достаточно, чтобы поднять ее дюймов на шесть. Встав на колени, он положил телескоп на подоконник. Поначалу в беспорядочном сплетении рельсов не на чем было сфокусировать прибор, потом объектив целиком заполнила фигура восточноевропейской овчарки, обнюхивающей землю под колесами товарного вагона. Джерихо слегка повернул телескоп влево и увидел полицейского в длинной, ниже колен, шинели. И еще двоих полицейских со второй овчаркой на поводке.

Несколько минут он наблюдал за этой группой, осматривавшей пустой состав. Потом они разделились: одна группа двинулась дальше вдоль рельсов, другая исчезла из виду, направившись в противоположную сторону к домикам железнодорожников. Джерихо сложил телескоп.

Четыре человека с двумя собаками на сортировочную станцию. Скажем, еще парочка групп на осмотр пассажирских платформ. Сколько же на город? Два десятка? А на прилегающие сельские районы? «Есть ее фотография? Какая посвежее». Он задумчиво постучал телескопом по щеке. Должно быть, следят за каждым портом, каждой станцией в стране.

Что с ней сделают, если поймают? Повесят?

Действуй, Джерихо, — казалось, совсем рядом послышался подбадривающий голос классного наставника. — Не раскисай, мальчик.

Как бы то ни было, надо выходить из положения. Умыться. Побриться. Одеться. Свернуть в узелок грязное белье и оставить на кровати скорее в надежде, чем в ожидании, что миссис Армстронг заберет. Спуститься вниз. Через силу поддерживать вежливую болтовню. Выслушивать бесконечные скабрезные истории Боннимена. Познакомиться еще с двумя постояльцами: мисс Куинс, довольно миленькой телефонной принцессой из военно-морского барака, и Ноуксом, в свое время специалистом по среднегерманской придворной поэзии, а ныне криптоаналитиком в метеорологическом отделении; Джерихо немного знал его с 1940 года: и тогда, и теперь это была довольно неприятная личность. В дальнейшем избегать каких-либо разговоров. Жевать жесткий, как картон, тост. Пить чай, жидкий и бесцветный, как февральское небо. Краем уха слушать по радио известия: «Московское радио сообщает, что русская Третья армия под командованием генерала Ватутина стойко обороняет Харьков перед лицом нового немецкого наступления… »