Разведя руками, женщина уже была готова уйти, а что тут поделаешь, иллюзия же, бред же, на солнце, может быть, перегрелась. Но вдруг ей показалось, что земля на могиле зашевелилась – как будто бы крупный крот ход наружу роет.

Подслеповато прищурившись, она подалась вперед и только тогда заметила, что верхний слой земли рыхлый – это была свежая горка, и женщина с ужасом осознала, что под этой землей находится живое существо, кто-то отнес его на могилу и заживо прикопал небрежно, совершенно не заботясь о том, что тело найдут после первого же сильного дождя.

«Что же это творится-то, господи!» Не заботясь о чистоте светлого платья, она рухнула на колени прямо на землю и руками начала разгребать горку. Работать долго не пришлось – она увидела младенца, крошечного мальчика, от силы двух дней от роду, голого. Он был перепачкан в земле и какой-то слизи, на его щеке сидела улитка, и у него уже не оставалось сил звать на помощь – он только хрипел. Видимо, его закопали всего несколько часов назад – иначе бы не выжил, такой маленький. Его лицо было отечным, глаза заплыли и опухли.

Женщина завернула младенца в свою кофту и, прижав к груди сверток, поспешила домой.

Жила она совсем одна – муж уехал на заработки в Архангельск, а спустя полгода от него пришло письмо – конвертик с деньгами, подписанный лаконично: «Прости». Дети выросли и выпорхнули, создав свои семьи.

Женщина не знала, что делать. Ближайший телефон находился в соседнем селе, идти до которого больше часу. Соседей будить – только панику сеять. Пригревшись у ее груди, младенец уснул – он был слишком слабым даже для того, чтобы требовать пищу. Женщина взяла немного свежего козьего молока, развела теплой водой, нашла пипетку какую-то – она вовсе не была уверена, что это правильно, – и поднесла ко рту спящего младенца. Тот смешно наморщил нос, его губы зашевелились, белые капли одна за другой исчезали в его рту – половину стакана так выпил перед тем, как отвернуться. Спать его женщина рядом с собою положила, влажной тряпицей обтерев тельце от глины и вместо пеленки приспособив кухонное полотенце. Она давно отвыкла от ощущения младенчика рядом, от особенного детского запаха, щенячьего тепла, безмятежного дыхания, которое молоком и сахаром пахнет. С удивлением она поняла, что на старости лет в ней пробуждается какая-то древняя сила, больше относящаяся к инстинкту, чем к разуму – каждые четверть часа просыпалась, проверяя, как он там, поправляя на нем одеяльце, поглаживала пальцами его нежные влажные волосы. На рассвете младенец заворочался, закряхтел, из его расправляющихся легких извергся неуверенный хриплый плач. Женщина снова его молоком покормила. А когда солнце утвердилось над горизонтом, она уже начала сомневаться – стоит ли вообще говорить кому-то о находке? Какая участь ждет этого малыша – Дом малютки с его адскими реалиями? А так она могла бы выходить деточку, любить, растить, наслаждаться его присутствием и той свежестью расправляющей крылья жизни, которую привносит в любой дом появление ребенка. Жила в серости, привыкла уже к ней – и вдруг такая чистая радость. С другой стороны – сложно это, как же ему жить без документов, как же от соседей скрыть?

Да еще и соседка, мать той самой Галины, на могиле которой обнаружился малыш, в полдень постучала к ней в окно и, прищурившись, спросила: «Михална, из твоего дома ночью как будто бы детский плач слышен был?» Женщина ответила, пожалуй, с той суетливостью, которая всегда выдает лжецов: «Откуда в моем доме плач детский? Скажешь тоже! Показалось тебе, Тамара, ступай ты уже!»

Так прошло несколько дней. Каждый вечер женщина говорила себе: вот еще чуть-чуть, еще денечек, и я позвоню куда надо, всё устрою. Может быть, и опеку получится оформить. Но наступало очередное утро, она видела малыша, и сердце ее противилось здравому смыслу. Она не могла себе даже представить, что можно передать чужим рукам вот это слабое, доверившееся ей существо. Чтобы равнодушная грубая медсестра завернула его в жесткую простыню с больничным клеймом, заткнула ему рот пустышкой и раздражалась бы на каждый его плач.

Женщина почти перестала дом покидать – ставни даже закрыла, а соседям сказалась больной. Она сама понимала, что всё это похоже на сумасшествие, но ее личность словно раздвоилась, и одна часть с ужасом наблюдала за тем, что творит другая.

И вот утром на пятый день случилось нечто, после чего стало ясно: говорить кому-то о ребенке ни в коем случае нельзя.

Малыш наконец открыл глаза, они ранее были слипшимися от гноя, который женщина пыталась вычищать влажной тряпочкой, но ничего не помогало.

Он открыл глаза и посмотрел прямо на нее.

И в первый момент женщина отшатнулась и потянулась ко лбу, чтобы осенить себя крестным знамением.

Глаза у малыша были прозрачно-желтые, такой цвет не встречается у людей, а зрачки – вытянутые, как у кота. И взгляд – осознанный, какого у новорожденных не бывает. Не было в нем мутности, узнавания, расфокусированности – нет, он просто внимательно смотрел, изучал лицо своей спасительницы. И на крошечном лице не было эмоций – ни доверчивой младенческой нежности, ни неприязни. Просто интерес.

Не по себе стало женщине. Мысли крутились нехорошие – что за существо она в свой дом притащила? Из могилы своими руками вырыла. Кто его знает, откуда он там взялся. Почему не задохнулся за столько времени под землей? С другой стороны… Существо же пахло как ребенок, вело себя как ребенок, требовало молоко, иногда начинало плакать, но сразу успокаивалось, почувствовав рядом чужое тепло.

Прошло еще несколько дней, и женщина привыкла к странному внешнему виду младенца. Теперь ее почти веселил собственный испуг. Мало ли на свете чудес бывает – вон в газетах и про близнецов сиамских пишут, и про мальчика о двух головах, и про младенца с полным ртом зубов. А тут – зрачки вытянутые и желтая, как у кота, радужка. Даже красиво, если привыкнуть. Тем более что от младенчика не чувствовалось угрозы – ничего в нем необычного не было, кроме этого взрослого осмысленного выражения лица.

Одна проблема – соседи неладное заподозрили. Женщина раньше всегда общительной была, дома ей не сиделось, любила пройтись по главной сельской улице в поисках случайного собеседника. По три четверти часа иногда у колодца над ведрами пустыми стояла, с кем-нибудь из соседей самозабвенно сплетничая. А тут вдруг дома затаилась: занавески задернуты, ставни полуприкрыты, как будто бы покойник у нее дома. Иногда выйдет, воровато оглядываясь, на велосипед прыгнет и в магазин торопится.

В деревне же люди любопытные – вечно новостей не хватает, вот и приходится за соседями наблюдать, для удовлетворения естественной человеческой потребности во взаимообмене внимания.

То один сосед зарулит к женщине под каким-нибудь невинным предлогом: сахару одолжить или, наоборот, излишек яблок принести, то другой. Но дальше порога она теперь никого не пускала, хотя раньше двери ее дома были гостеприимно распахнуты для каждого встречного.

И полетели по деревне сплетни, витиеватые, кудрявящиеся подробностями, набирающие обороты. Кто-то говорил: любовника старая завела. Стыдно ей, поди, что на старости лет гормональные страсти ею управляют, вот и прячется. Может быть, даже парня молодого… Маловероятно, но чего только на свете не бывает. Только вот почему его не видно – ни силуэта в окне, ни незримого ощущения мужского присутствия в доме? Запах сигаретного дыма, портки на бельевой веревке, голос – ничего этого не было. Кто-то утверждал – беременна она, живот прячет. Когда женщина на своем велосипеде в магазин спешила, ее теперь провожали десятки пар любопытных глаз, но в итоге все пришли к выводу, что даже похудела она, усохла вся. И нервная стала – поприветствуешь ее, а она в сторону шарахается, как преступница, которую тяготит неприятный секрет. А вот Тамара, соседка ее ближайшая, всем твердила: в доме живет ребенок, малыш новорожденный. По ночам он иногда плачет.