«Ремем» вычленяет в ваших разговорах отсылки к прошлым событиям и отображает их запись в нижнем левом углу вашего поля зрения. Если вы скажете: «Помнишь, как танцевала конгу на той свадьбе?» – «Ремем» покажет видео. Если ваш собеседник скажет: «В последний раз, когда мы были на пляже», – «Ремем» покажет видео. И это работает не только в разговорах с другими людьми; «Ремем» также следит за вашей мысленной речью. Если вы прочтете слова: «Первый сычуаньский ресторан, в котором я побывал», – ваши голосовые связки будут двигаться, словно вы читаете вслух, и «Ремем» покажет соответствующее видео.

Нельзя отрицать пользу программы, которая действительно может ответить на вопрос: «Куда я положил ключи?» Однако «Ветстоун» преподносит «Ремем» как нечто большее, чем удобный виртуальный помощник: они хотят, чтобы он заменил вашу естественную память.

* * *

Шло лето тринадцатого года Джиджинги, когда в деревне поселился европеец. Пыльные харматаны только задули с севера, когда Сабе, старейшина, которого все местные семьи почитали за главного, сообщил новости.

Разумеется, поначалу все встревожились.

– Что мы сделали не так? – спросил отец Джиджинги у Сабе.

Впервые европейцы пришли к тиви много лет назад, и, хотя некоторые старейшины говорили, что однажды они уйдут и жизнь вернется в старое русло, пока этот день не наступил, и тиви требовалось уживаться с ними. Это означало множество перемен в укладе тиви – но никогда прежде европейцы не жили среди них. Обычно европейцы приходили в деревню за налогами для дорог, которые строили; некоторые общины они посещали чаще, потому что люди отказывались платить налоги, но это не относилось к клану Шангев. Сабе и другие старейшины решили, что платить налоги – лучшая стратегия.

Сабе сказал всем не беспокоиться.

– Этот европеец – миссионер, а значит, все, что он делает, – это молится. У него нет права наказывать нас, но если мы проявим гостеприимство, люди в администрации будут довольны.

Сабе велел построить миссионеру две хижины – для сна и для посещений. Следующие несколько дней все клали кирпичи, вбивали в землю столбы, плели травяную крышу, вместо того чтобы собирать двуцветное сорго. Во время последней стадии, трамбования пола, прибыл миссионер. Сперва появились его носильщики; ящики, которые они тащили, были видны издалека среди полей маниоки. Сам миссионер появился последним, явно изнуренный, хотя он ничего не нес. Его звали Мозби, и он поблагодарил всех, кто трудился над хижинами. Он пытался помочь, но быстро выяснилось, что он ничего не умеет, и в итоге он просто сидел в тени рожкового дерева, вытирая лоб тряпкой.

Джиджинги с любопытством наблюдал за миссионером. Тот залез в один из своих сундуков и достал что-то, похожее на кусок дерева, но, когда миссионер раскрыл его, Джиджинги понял, что это туго стянутая связка листов бумаги. Джиджинги уже доводилось видеть бумагу; когда европейцы собирали налоги, взамен они давали бумагу, чтобы у деревни было доказательство оплаты. Однако бумага миссионера явно была другого рода и, должно быть, имела иное предназначение.

Мужчина заметил, что Джиджинги смотрит на него, и подозвал мальчика.

– Меня зовут Мозби, – сказал миссионер. – Как зовут тебя?

– Я Джиджинги, а мой отец – Орга из клана Шангев.

Мозби раскрыл лист бумаги и показал на него.

– Ты слышал историю Адама? – спросил миссионер. – Адам был первым человеком. Все мы – дети Адама.

– Все мы – потомки Шангева, – возразил Джиджинги. – А все тиви – потомки Тива.

– Верно, однако твой предок Тив был потомком Адама, как и мои предки. Мы все – братья. Понимаешь?

Миссионер произносил слова так, будто язык с трудом помещался у него во рту, но Джиджинги понимал, что он говорит.

– Да.

Мозби улыбнулся и показал на бумагу.

– Эта бумага рассказывает историю Адама.

– Как может бумага рассказывать историю?

– Это искусство, ведомое нам, европейцам. Когда человек говорит, мы делаем отметки на бумаге. Если потом другой человек посмотрит на эту бумагу, он увидит отметки и поймет, что за звуки произносил первый человек. И таким образом второй человек сможет услышать то, что говорил первый.

Джиджинги вспомнил, как отец рассказывал про старого Гбегбу, который был лучшим следопытом. «Там, где мы с тобой увидим только примятую траву, он увидит, что леопард убил в этом месте тростниковую крысу и уволок с собой», – сказал отец. Гбегба мог посмотреть на землю и узнать, что произошло, даже если его самого здесь не было. Должно быть, это искусство европейцев было таким же: умевшие понимать отметки могли услышать историю, даже если их не было, когда ее рассказывали.

– Расскажи мне историю, которую рассказывает бумага, – попросил он.

Мозби рассказал ему историю о том, как Адама и его жену обманул змей. Потом спросил Джиджинги:

– Тебе понравилось?

– Рассказчик из тебя никудышный, но история интересная.

Мозби рассмеялся:

– Ты прав, я плохо владею языком тиви. Но это хорошая история. Самая старая из всех наших историй. Первый раз ее рассказали задолго до того, как родился твой предок Тив.

Джиджинги не поверил.

– Эта бумага не может быть такой старой.

– Не может. Но отметки на ней были срисованы с более старой бумаги. А те – с еще более старой. И так много раз.

Это производило впечатление, если было правдой. Джиджинги любил истории, а старые истории зачастую были самыми лучшими.

– Сколько у тебя здесь историй?

– Очень много. – Мозби пролистал стопку бумаги, и Джиджинги увидел, что каждый лист покрыт отметками от края до края; очевидно, там было много, много историй.

– Это искусство, о котором ты говорил, то, как понимать отметки на бумаги, оно принадлежит только европейцам?

– Нет, я могу научить тебя. Хочешь?

Джиджинги опасливо кивнул.

* * *

Будучи журналистом, я давно оценил пользу лайфлогинга для установления сути событий. Едва ли найдется хоть одно судебное дело, гражданское или уголовное, в котором ни обращались бы к чьему-то лайфлогу, – и правильно делали. Когда речь идет об общественном интересе, важно установить реальную цепь событий; правосудие – существенная часть социального контракта, и без истины оно невозможно.

Однако я намного более скептично отнесся к применению лайфлогинга в чисто личных целях. Когда он только получил популярность, некоторые пары решили, будто смогут использовать его, чтобы установить, кто на самом деле что говорил – чтобы доказать при помощи видео свою правоту. Однако поиск нужной записи зачастую оказывался трудной задачей, и все, кроме самых упертых, отказались от этой затеи. Неудобство играло роль барьера, ограничивавшего поиск в лайфлогах ситуациями, когда усилие было обосновано, то есть правосудие выступало мотивирующим фактором.